Виктория Холт - Леди-Солнце
Так он и сделал, положив при этом руки, согласно обычаю, между ладонями короля Филиппа, а тот в ответ поцеловал его в губы.
Эдуард не стал задерживаться во Франции и почти сразу же после церемонии отправился в Англию, куда и прибыл благополучно, к огромной радости юной супруги, которая призналась, что не находила себе покоя в его отсутствие, рисуя самые мрачные картины шторма и прочих несчастий.
Он смеялся над ее страхами и рассказывал много и подробно о путешествии по Франции.
— Это изумительная страна, Филиппа. Когда я проезжал по ней, то все время твердил себе: «Она должна быть моей… Она будет моей…»
— Они никогда не согласятся на это, — отвечала она.
— Конечно, нет. Мне придется воевать за нее.
Лицо Филиппы вытянулось от огорчения, но Эдуард не понял ее чувств и с обидой спросил:
— Ты не веришь, что я смогу сделать так, как говорю?
— О нет. Ты сумеешь все! Но я не люблю сражения. Война заберет тебя от меня. Нам придется расстаться.
Он пообещал, что подарит Францию ей, но это не обрадовало Филиппу.
Через три дня пришло известие из небольшого замка Кардросс на реке Клайд, что там скончался шотландский король Роберт Брюс. Окончилась жизнь человека, проведшего большую ее часть на полях сражений, а последние годы — в неравной битве с проказой.
Филиппа была рядом с Эдуардом, когда он узнал об этом.
— Брюс умер, — проговорил он задумчиво. — Наша маленькая Джоанна будет теперь королевой Шотландии.
* * *Изабелла становилась все беспокойнее: друзья покидали ее. Сэр Джон — верный друг, столько сделавший для ее благополучного возвращения в Англию и спокойного существования здесь в течение какого-то времени, беззаветно и безнадежно влюбленный в нее, — сэр Джон вернулся к себе на родину, в графство Эно. Большинство ее союзников отвернулись от нее.
Она поражалась, как много людей осудило ее за то, что она выдала Джоанну за наследника шотландского престола: они считали, что это жестоко с ее стороны — отправлять маленькую девочку в чужую страну, где такой варварский народ и такие суровые зимы. Подумать только, отдать семилетнюю крошку за пятилетнего несмышленыша, чей отец умирает от проказы!.. А если и она заразится этой ужасной болезнью?!
Но с такими взглядами можно было поспорить: обручение Джоанны — это политика, в которой далеко не все разбираются, хотя осмеливаются судить и рядить. Куда труднее было бы возразить тем, кто осуждал ее за связь с этим прохвостом, с этим проходимцем. Она хорошо знала, что именно такими словами недоброжелатели честили ее любовника.
Мортимер, этот сильный, великолепный мужчина, никого и ничего не боялся, но изощренным умом не блистал. Заглядывать вперед не хотел, да и не умел. Однако извлечь личную пользу, быстро обогатиться и столь же быстро возвыситься умел не хуже, если не лучше, чем фавориты покойного короля. Новые угодья, деньги, драгоценности, казалось, сами текли ему в руки.
Из-за всего этого среди знати и простого люда зрело недовольство его высокородной покровительницей. Ее жалели, осуждали, удивлялись и гадали, как этот проходимец мог околдовать ее. Иначе чем объяснить, что она совершенно не замечала его бесчисленных проступков?
Ответ был прост — страсть Изабеллы к нему, молодому и неутомимому в любви красавцу, затмевала все, она была столь же сильной и непреодолимой, как в первые дни знакомства.
Возможно, если бы они действовали менее открыто, их связь была бы принята обществом: многие в стране еще хорошо помнили, что претерпела королева из-за любовных прихотей супруга. Но такая открытая связь с Мортимером становилась все больше похожа на прямой вызов: они появлялись на людях только вместе; все их поведение свидетельствовало, что им совершенно безразлично, как на них посмотрят окружающие. Разве такое можно простить?..
Изабелла часто с удивлением вспоминала свои недавние действия, приведшие к успеху. Неужели это была она? Как ловко ей удалось тогда убедить своего супруга и его всемогущего советника и любовника Хью Диспенсера отпустить ее во Францию и отправить затем к ней их сына… Как быстро и без ненужной крови сумела она, вернувшись в Англию, заставить мужа отказаться от трона… С тех пор они с Мортимером правят всей страной… В общем, сбылось все, о чем они мечтали, будучи во Франции, а потом в графстве Эно… А возможно, еще и до этого — когда только познакомились и полюбили друг друга в замке Тауэр…
Так почему она не испытывает сейчас никакой радости, никакого удовлетворения от того, что сбылись их надежды? Счастливец Мортимер не перестает наслаждаться этим. Наверное, он все-таки мудрее, чем она. Во всяком случае, крепче стоит на ногах. Почему же, почему она не может быть такой, как он?!
Мортимер действительно был мудрым, если за мудрость принять его девиз: ни о чем и ни о ком не жалеть — что сделано, то сделано. Увы, она не могла всегда следовать этому девизу. Ее по-прежнему мучили видения: она слышала порой его дикие, нечеловеческие вопли, когда раскаленный железный прут входил в тело мужа, причиняя немыслимые страдания… в тело, незадолго до этого содрогавшееся от наслаждения, доставляемого молодыми фаворитами…
Но что с ней? — часто вопрошала она себя. С ней — с дочерью одного из самых жестоких королей ее времени, человека, который беспощадно разорял и казнил тысячи людей — в том числе рыцарей ордена тамплиеров?.. Ведь она — его дочь, почему же она страдает из-за убийства мужа? Может, проклятие лежит и на ней?..
Изабелла все чаще стала замечать, что даже близкие охладевают к ней. Вот хотя бы герцог Эдмунд Кент, сводный брат ее мужа, его мать была тоже француженкой, и он привязался к Изабелле со дня ее прибытия в Англию. Покоренный, как и многие, ее красотой, он остался верен ей, и когда она вернулась на остров во главе армии, чтобы свергнуть с трона мужа и возвести на него сына. Эдмунд Кент охотно поддерживал ее тогда…
Но вчера на конной прогулке, когда они ехали рядом, он проявил необыкновенную холодность, чтобы не сказать — суровость. И главное, подозрительность.
Внезапно он заговорил о сводном брате. Она запомнила их разговор почти слово в слово.
— Мне кажется, — вдруг изрек он, — в замке Беркли с ним обращались не лучшим образом.
От этих слов ее обуял страх, она почувствовала, что бледнеет, и не была уверена, что собеседник не заметил этого. Однако, быстро овладев собой, она ответила, как ей думалось, вполне спокойным тоном, хотя внутри у нее все дрожало:
— О, насколько мне известно, Томас Беркли вполне дружественно относился к нему.
— По-моему, он из людей Мортимера? — спросил Кент.
