Барбара Картланд - Девственница в Париже
— С вашей стороны было бы крайне неумно, мосье, ссориться со мной, — с угрозой в голосе проговорила Генриетта. — Мне известно, что мосье Люсе с большим интересом отнесся бы к тому, чтобы заполучить моего покупателя.
Мосье Фабиан улыбнулся. Он взял ожерелье и начал укладывать его на бархатной подушечке в кожаной коробке.
— Мосье Люсе мой кузен, мадемуазель. У него также были трудности с комиссионными для его избранных покупателей. Поэтому мы пришли к небольшому соглашению. Комиссионные, которые выплачиваю я или любой из моих родственников, будут везде одинаковыми.
В качестве ругательства Генриетта использовала выражение, которое было обычным на глухих грязных улочках, где она выросла.
— Ну ладно, ваша взяла, — ответила она. — Оставьте ожерелье. Посмотрим, что его светлость думает об этом.
— Мадемуазель очень добра, — сказал мосье Фабиан. — Не сомневаюсь, когда его светлость увидит, как оно подходит к вашей изумительной коже, о которой говорит весь Париж, он немедленно пришлет мне чек. До свидания, мадемуазель. Всегда к вашим услугам.
Он поклонился и попятился из комнаты. Лицо Генриетты исказилось от гнева, и она поддала ногой валявшуюся на полу шелковую диванную подушку.
— Свинья! Подонок! Отъелся за счет других! — ворчала она, но внезапно ее взгляд упал на лежавшее в открытой коробке на туалетном столике ожерелье, и она улыбнулась.
Когда лорд Харткорт приехал, он обнаружил свою любовницу лежащей на застеленной атласным покрывалом кровати. На красавице не было ничего, за исключением восхитительного изумрудного ожерелья, оттенявшего молочную белизну ее кожи…
Прошло довольно много времени, прежде чем они заговорили об украшении.
— Что это за игрушка? — спросил лорд Харткорт, дотрагиваясь пальцем до крупного изумруда. В другой руке он держал бокал шампанского.
— Тебе нравится? — поинтересовалась Генриетта.
Обычно ее вопросы сопровождались призывными взглядами из-под густых длинных ресниц.
— Ты пристрастилась к изумрудам? — спросил лорд Харткорт. — Готов признать, тебе они очень идут.
— Мне они нравятся, — ответила Генриетта. Внезапно она опустила глаза, так что тень от ресниц упала на щеки, и пробормотала: — Но я не могу позволить себе купить их.
— Они дорогие, — сухо прокомментировал лорд Харткорт.
— Но это, конечно, выгодная покупка, — быстро проговорила Генриетта. — Считают, что они принадлежали Марии Антуанетте и были подарены ей ее любовником из Швеции. Дар любви, мой милый. — Она откинулась на подушки, губы приблизились к лорду Харткорту, экзотический аромат, исходивший от ее надушенного тела, казалось, окутывал его.
Он дотронулся до стройной шейки.
— Но очень дорогой подарок, Генриетта, — сказал он.
Она надула губки и отодвинулась от него.
— Ты хочешь сказать, что я не стою его? — спросила она. — Я тебе надоела? Есть другие мужчины, такие же богатые и влиятельные, но почему-то… — она замолчала.
— Ну, дальше, — начал настаивать лорд Харткорт, — почему-то — что?
— Почему-то они не заставляют мое сердце биться быстрее, — закончила Генриетта.
И опять она бросила на него призывный взгляд из-под ресниц. Он не отвечал, и Генриетта снова надулась. Она поднялась и подошла к туалетному столику. Каждое ее движение было исполнено грации. Ее тело было гибким и прекрасным, как у молодой тигрицы. Она стояла и рассматривала себя в зеркале, отмечая, что изумруды подчеркивают не только белизну кожи, но и великолепный медный оттенок ее рыжих волос. Она подняла руки и вынула шпильки. Медно-золотой водопад низвергся ей на плечи, на спину, окутав ее сверкающим покрывалом.
Лорд Харткорт лежал на подушках и с циничным выражением наблюдал за ней. Потом он тихо проговорил:
— Твои методы, моя дорогая Генриетта, крайне примитивны. Ну ладно, можешь получить свое ожерелье.
— Могу?
Обиженное выражение исчезло. Какое-то время она стояла, протянув к нему руки, а затем бросилась к нему — сверкающая, полная жизни белокожая красавица в блеске изумрудов и огненном ореоле. Он почувствовал прикосновение ее мягких, шелковистых волос, ощутил ласку ее губ и рук.
— Ты замечателен. Спасибо большое! Я так счастлива, очень, очень счастлива!
Возвращаясь позже в посольство, лорд Харткорт думал о том, как легко доставлять удовольствие, когда дело касается только денег. Наверняка друзья назовут его расточительным и будут завидовать тому, что он обладает самой эффектной и самой известной в Париже дамой полусвета. Интересно, размышлял он, почему же при всем этом он чувствовал себя всегда немного угнетенным, когда уезжал от Генриетты. Она развлекала его, она была очаровательна, она обладала всеми необходимыми для любовницы качествами — она возбуждала и была непередаваемо привлекательна. Но почему же тогда, спрашивал себя лорд Харткорт, его не покидало ощущение, что чего-то не хватает? Чего-то, что обязательно должно было бы присутствовать в их отношениях.
В его жизни было очень много женщин, но ни одна из них не была так хороша в постели, как Генриетта. Надо признать, в своем ремесле она достигла высот. Лорд Харткорт знал, что она была права, когда говорила, что другие мужчины горят желанием занять его место, если их связь закончится. Однако она вряд ли решится на разрыв: он дал ей прекрасный дом, машину, слуг, он оплачивал ее счета, выходившие за рамки тех сумм, которые любой другой мужчина рассчитывал истратить на свою любовницу, он же оплачивал их безропотно. Он также покупал ей изумительные украшения.
Дамы полусвета, как говорил Берти, становятся все более требовательными по отношению к тем, кому они дарят свою благосклонность. Но Генриетта, в отличие от других, по крайней мере проявляла благодарность, к тому же, несмотря на то, что ее запросы были чрезмерными, она предъявляла свои требования с таким искусством, что сделка не уязвляла его гордость. И в то же время лорд Харткорт понимал, что их отношения не приносят ему удовлетворения. Чего же он хотел, спрашивал он себя.
Машина выехала на Елисейские поля, и он принялся оценивающе разглядывать элегантную публику, все еще прогуливающуюся под каштанами, хотя время свиданий, которые принято было назначать с пяти до семи, уже прошло и близился ужин.
«Чего я хочу?», — в сотый раз задавал он себе один и тот же вопрос. Он с большой неохотой пообещал Генриетте заехать за ней после ужина у посла и отвезти ее к «Максиму». Вечера у «Максима» по пятницам стали уже приедаться. Очарование и волнение, вызванные новизной ощущений, развеиваются, когда знаешь, что увидишь там те же лица, услышишь тот же смех, будешь есть те же блюда и смеяться тем же шуткам.
