Виктория Холт - Храм любви при дворе короля
Почему эти выдающиеся люди постоянно высказывают свои взгляды, совершенно не заботясь о последствиях? Почему не могут удовлетвориться частной беседой с друзьями и наслаждаться счастливой жизнью, которую создали своими добродетелями? Доктор Колет построил школу – осуществил великую мечту своей жизни, однако когда король замышлял войну с Францией, Колету потребовалось взойти на кафедру и произнести проповедь о бессмысленности и жестокости войны.
Он не мог избежать вызова к рассерженному королю; и чудом сохранил себе жизнь. Чудом ли? Какой замечательный язык у этого человека, как он умеет говорить!
Колет приехал к ним с рассказом о визите в Вестминстерский дворец; и он, и Томас покатывались со смеху; Маргарет даже испугалась, как бы они не разболелись от неумеренного хохота, вызванного отчасти, как она понимала, еще и тем, что Колету удалось выпутаться из этой истории.
– Ваше Величество, – сказал Колет монарху, – это правда, что я читал проповедь против войны. И готов прочесть снова. Я сказал: «В битве мало кто погибает безгрешным, ибо как людям одержать благим образом верх в споре, если доводом является кровь? Нужно следовать за Христом, князем мира… а не за князьями войны». Таковы были мои слова, сир.
– Я знаю ваши слова! – сердито вскричал король. – И мне они не по душе.
– Но Ваше Величество, – последовал ответ, – я ведь выступал против неблагородной войны… несправедливой… и Ваше Величество должны согласиться со мной, что в несправедливой войне не может быть блага.
После этих слов Колетом овладело неудержимое веселье.
– И тут, Томас, король с подозрением уставился на меня своими глазками. Потом вдруг его плотно сжатые губы приоткрылись. Он засмеялся, хлопнул меня по плечу. И сказал: «Понимаю, друг Колет. Ты вел речь не о справедливой войне, которую я веду против врагов Англии. Ты говорил о несправедливых войнах, которые враги ведут против меня!» Я склонил голову из опасения, что он увидит смех у меня в глазах. Видишь ли, Томас, наш король мнит себя самим Богом. Он со всем простодушием и с полной искренностью считает, что не может быть неблагороден и несправедлив. Раз что-то делает он, значит, это деяние благородно. Ну и человек! Ну и король!
– Должно быть, этому королю легко живется, – задумчиво произнес Томас. – Ему нужно лишь приспосабливать свою совесть к своим желаниям.
– Именно. Так он и поступает. Он уверил себя, что доктор Колет осудил не его войну, а несправедливую войну; и он сам мог бы сказать то же самое. Разве он не справедливый король? Он вывел меня из своих покоев под руку. Видел бы ты лица придворных! Они ждали, что я появлюсь между двух алебардщиков. Король обнял меня у них на глазах и воскликнул: «Пусть каждый покровительствует своему доктору. А доктор Колет мой…»
Хоть они и смеялись, такое поведение страшило Маргарет. Не истолкуй король фразу по-своему, Джон Колет мог находиться сейчас не у них в доме.
Эразм все эти годы жил на Барке, и Алиса недолюбливала его больше всех других ученых.
– Чудной человек, – заявляла она, – ковыряется в еде, разговаривает с Томасом по-латыни, смеется вместе с ним. – Алиса отнюдь не была уверена, что смеются они не над ней. – Хорошенькое дело, женщина не понимает, что при ней говорится.
Предел ее терпению настал, когда Эразм уронил кольцо на камышовую циновку, а найдя, посмотрел на него с таким отвращением и вытер платком так старательно прежде, чем надеть его, что Алиса не смогла сдержать негодования.
– Стало быть, мастер Дезидерий Эразм, мой дом для вас недостаточно чист? Брезгуете моими циновками, да, сэр? На это есть один ответ, и я его выскажу. Если мой дом вам не нравится, зачем в нем живете? Возвращайтесь в свою хибарку… в свою страну, где дома до того чисты, что вы задираете свой чужеземный нос, глядя на наши!
И он, и все остальные пытались успокоить Алису, но доводы Эразма ее не трогали. Она недолюбливала его, и все тут. Других образованных – рассеянного мастера Ганнела, мастера Кретцера с гортанным голосом – она кое-как терпела, но ей был невыносим этот болезненный, саркастически улыбающийся Эразм с водянистыми глазами. И вскоре после этого случая ученый действительно покинул Англию. Своей любимице Маргарет Эразм сказал:
– Я слегка устал от Англии, дитя мое, а твоя мачеха устала от меня очень.
Вскоре после того, как великий ученый покинул Англию, в Сити произошло восстание подмастерьев, и Томас Мор, как заместитель шерифа, играл значительную роль в усмирении мятежников. Вспыхнуло оно из-за недовольства иностранцами, они, как утверждали горожане, лишали англичан в их родной стране средств к существованию. Иностранцы везли в Лондон шелка, парчу, прочие товары и продавали дешево. Голландцы привозили лес и кожи, корзины и стулья, столы и седла, притом в таких количествах, что английские ремесленники оставались почти без работы.
Поэтому в апреле люди стали собираться на улицах, они обсуждали положение дел и задавались вопросом, как лучше всего избавиться от чужеземцев. Томас Вулси, теперь уже кардинал, папский легат, архиепископ Йоркский, канцлер Англии и премьер-министр королевства, созвал главных олдерменов[7] Сити и объявил приказ короля, чтобы иностранцев оставили в покое, так как они оживили торговлю в стране; но олдермены, почтительно выслушав его, удалились и порешили, что на первом месте для них стоят интересы жителей Лондона, и если горожане вздумают прогнать чужеземцев – так тому и быть.
Затем наступил «Жестокий майский день». Подмастерья восстали при поддержке народа и бесчинствовали на улицах, грабя и поджигая дома иностранцев.
Томас, будучи заместителем шерифа, сумел восстановить порядок в некоторых районах города. Кардинал, предвидя, как развернутся события, велел войскам окружить Лондон, и несколько мятежников было схвачено.
Этих мужчин и парней осудили, как изменников, но лишь один из них подвергся положенной за измену страшной казни – пытке и четвертованию. Она должна была послужить уроком для лондонцев; остальные же дали королю возможность разыграть небольшой спектакль, до которых он был великий охотник. Предполагалось, что развязка спектакля будет неожиданной, однако ее предвидели все, за исключением самых недалеких.
Генрих, щегольски разодетый, блистающий драгоценными камнями, сидел на высоком помосте в Вестминстер-холле. Туда привели осужденных с веревками на шеях. Королева, сама иностранка, пала перед ним на колени и просила, как о милости для себя лично, снисхождения к преступникам, поскольку многие из них слишком молоды.
Маленький, упрямо сжатый рот короля, слегка утратил упрямость. Генрих поднял королеву и сказал, что ради нее подумает о помиловании этих негодяев.
