Барбара Картленд - В горах мое сердце
Они с Селестой к тому же весело смеялись и шутили, Селеста его поддразнивала, и благодаря этому Эрайна почувствовала себя свободнее и на время забыла о болезни матери.
Селеста проявила блестящие деловые способности, и когда маркиз со своей спутницей покидали магазин, Эрайна увозила с собой два новых больших чемодана, набитых платьями и другими необходимыми вещами, а также обещание Селесты прислать еще большее количество к завтрашнему утру, пока они еще не уедут в Тилбери.
Остальное последует за ними морем, как только все будет готово.
Селеста послала одну из своих самых сообразительных работниц купить Эрайне домашние туфли, а также, по совету маркиза, крепкие башмаки для прогулок по вересковым пустошам.
— Мне можно будет делать это? — спросила Эрайна.
— Если вы захотите.
— Конечно, я захочу, — ответила она.
Маркиз вначале удивился ее ответу, потом подумал, что именно этого и следовало ожидать от девушки, долгое время прожившей в деревне.
Он тогда предложил купить две пары башмаков и попросил Селесту сшить для Эрайны еще одно платье, не слишком длинное, чтобы ей легче было гулять.
— Не может же она быть такой нескромной, чтобы показывать лодыжки, — поддразнила Селеста.
— Но, тем не менее, платье не должно быть таким длинным, что можно наступить на подол, — парировал маркиз эту шутку.
Эрайна рассмеялась.
— Рада, что вы не видели меня в деревне, где я и мама жили вместе с папой.
Маркиз не ответил, но подумал, что дозволенное мисс Эрайне Беверли может не подойти и не быть терпимо, когда речь идет о маркизе Килдонон.
Они приехали к нему домой.
И тут маркиз вспомнил, что должен сказать Чампкинсу о своей женитьбе. Тот, ясное дело, поверит этому с трудом, если вообще поверит, но не менее ясно и то, что в Шотландии он о своих сомнениях вряд ли станет распространяться.
Маркиз подумал было, не оставить ли Чампкинса в Лондоне, но решил, что совсем уж нестерпимо окружить себя только лишь слугами-шотландцами.
Они не приучены к тихому, ненавязчивому исполнению своих обязанностей, к которому он привык в доме деда и вообще в больших домах знатных семей, которые ему довелось посещать без собственного слуги.
Маркиз помог Эрайне выйти из экипажа возле своего дома на Хаф-Мун-стрит и подумал, как сильно она отличается сейчас от той девушки, которую он увез из Блумсбери нынче в полдень.
Модное бледно-голубое платье из муслина было отделано французскими лентами того же цвета; ленты, перекрещиваясь на лифе, опоясывали платье под маленькими грудями Эрайны и завязывались бантом сзади.
У всех платьев, какие маркиз купил для Эрайны, была очень высокая талия — в соответствии с модой, только что ввезенной из Франции и установленной Жозефиной Бонапарт, супругой первого консула 11.
Поверх платья у Эрайны была накинута шелковая шаль с голубым узором, на голове шляпа с высокой тульей и загнутыми вверх полями, украшенная полевыми цветами и завязанная под подбородком голубой лентой.
Наряд делал ее очень юной и в то же время, как подумалось маркизу, очень милой, несмотря на усталый вид и чрезмерную худобу.
Они поднялись наверх, маркиз усадил ее в гостиной, а сам направился искать Чампкинса, которого обнаружил, как и ожидал, за укладкой вещей, но уже не в чемоданы, а в расставленные на полу деревянные ящики.
— Я не слышал, как вы вошли, м'лорд! — воскликнул Чампкинс, вскакивая на ноги.
— Я должен кое-что тебе сообщить.
— Да, м'лорд?
— Когда мы отправимся завтра утром в Шотландию, мы с тобой увезем отсюда и мою жену.
Чампкинс широко раскрыл глаза и воскликнул:
— Чтоб мне провалиться, вот это сюрприз! Маркиз не удержался от смеха.
— Думаю, это будет сюрпризом и для кое-кого на севере. У меня есть причины, Чампкинс, для столь скоропалительного брака, но при этом крайне важно, чтобы в Шотландии поверили, что брак заключен, по меньшей мере, два месяца назад.
Как это характерно для него, подумалось маркизу, когда, не задавая никаких вопросов, Чампкинс просто сказал:
— Если это говорите вы, м'лорд, то я этому верю.
— Спасибо, Чампкинс. Я уже сообщил мистеру Фолкнеру и должен буду сообщить его милости герцогу, что брак заключен тайно, поскольку моя жена соблюдает траур по своему отцу.
С этими словами маркиз вдруг вспомнил, что ничего не сказал о трауре Селесте, и поэтому у Эрайны все платья самых радужных цветов. Ни одного черного!
Он поспешно добавил, полагая, что и Чампкинса следует ввести в заблуждение:
— Однако ее милость не носит черного, потому что ее отец особенно настаивал, чтобы никто не носил по нему траур. Мне кажется, он в этом отношении был просто фанатиком, а дочь, конечно, обязана подчиниться его желанию. Хотя она глубоко скорбит о своей утрате, однако носит такие платья, которые нравились ее отцу при жизни.
— Очень разумно, если мне позволено высказаться, м'лорд, — заметил Чампкинс. — Я всегда считал, что все эти рыдания да причитания нужны только для промывания глаз.
— Я с тобой согласен, — сказал маркиз.
Он поручил Чампкинсу уведомить повара, что обедать будут двое, и поспешил предупредить Эрайну об объяснениях, которые только что сделал.
— Это было очень глупо с моей стороны, — покаялся он. — Мне следовало нарядить вас в черное, лиловое, белое и, возможно, в серое.
Эрайна улыбнулась.
Пока он был наверху, она успела снять шляпку, и теперь в своем голубом платье, причесанная Селестой в новом стиле, выглядела элегантной и очень хорошенькой.
— Я посмотрела на себя в зеркало, — сказала она. — У меня никогда еще не было такого красивого платья. И мне так нравятся розовое и зеленое, что было бы просто невыносимо отказаться от них.
— Мы должны всячески нажимать на то, что ваш отец терпеть не мог траурных одеяний.
— А ведь это правда, — сказала Эрайна. — Он часто говорил, как нелепо, что люди приносят столько цветов мертвым, но даже и не подумают подарить букет живому.
Помолчав, она добавила:
— Когда папа умер, мы с мамой не могли себе позволить приобрести новые платья и просто отделали старые черными лентами.
— Вы убеждаете меня, что я не наплел лжи, — сказал маркиз. — Я терпеть не могу врать, уверен, что и вы тоже, но ведь наша ложь есть ложь во спасение и потому не так уж достойна порицания.
Он удивился, когда Эрайна, коротко рассмеявшись, спросила:
— Вы успокаиваете вашу собственную совесть или мою?
С тех пор как они познакомились, она постоянно казалась такой смирной и испуганной, и теперь он обрадовался, заметив внезапные искорки у нее в глазах.
— Я считаю, — проговорил он, — что поскольку мы с вами оба сообразительны, то извлечем немало удовольствия из этого приключения, как нам и следует его называть.
