Мэриан Палмер - Белый вепрь
Герцог улыбнулся воспоминаниям, да и Филипп не удержался от смешка.
— Боюсь, что в этом наш Фрэнсис не преуспел. Доброй ночи, милорд.
Вокруг маленького круга, очерченного колеблющимся пламенем свечи, сгустилась тьма; красные угли в камине постепенно выгорели и превратились в золу. Из окон, выходивших на восток, доносились голоса лоцманов, проводивших свои суденышки между Лондоном и Вестминстером. Река неслышно несла свои воды, огибая берега с многоярусными садами, огромными замками, лабиринтами доков и складов, за которыми в удобных деревянных домах жили преуспевающие лондонские торговцы.
Король Эдуард мирно почивал у себя в Вестминстерском дворце, и даже объединенные усилия Маргариты Анжуйской и Ричарда Невила по прозвищу Дикон Создатель Королей ни в коей мере не нарушали его покоя. Утро принесло новые вести от беспокойного графа Нортумберленда. Эдуард спешно собрал на совет своих военачальников. Чрезвычайно обозленный упорным молчанием маркиза Монтегю, он решил отправиться с небольшим отрядом на север, дабы укрепить дух и решимость лорда Перси. Поскольку выступать предполагалось только через две недели, Филипп решил провести это время в Оксфордшире, и по прошествии нескольких дней солнечный полдень застал его вместе с оруженосцем и слугой на лесной дороге, убегающей от Темзы в сторону Уиллоуфорда. Дорога была густо покрыта листьями, скрадывающими стук конских копыт, путь затрудняли заросли орешника и шипы розовых кустарников. В воздухе пряно пахло тимьяном. Переехав брод и поднявшись по длинному пологому склону, Филипп непроизвольно бросил взгляд на вершину холма. Там никого не было, да и не могло быть — мать писала ему, что Маргарэт Деверю давно уехала из Уиллоуфорда. Но сама эта пустота была упреком ему в том, что уже много месяцев он ни разу не вспомнил об этой девочке. Филипп подумал о человеке, которому ее отдали. Выгодный брак, писала мать, выгодный, и больше ничего.
Едва Филипп въехал во двор, как поднялся крик, началась суматоха. Прибежал мальчишка из конюшни, в открытом окне прямо над ним появилась коротко стриженная голова секретаря госпожи Алисы, высматривавшего, кто это приехал. Пока Филипп слезал с лошади, появилась и сама хозяйка. Филипп опустился на колени, поцеловал ей руку. Помня о своем поспешном отъезде в Дорсет прошлым летом, он приготовился к язвительным, очень острым от долгой выдержки нападкам, но мать только пристально посмотрела на него и сказала:
— Мне показалось, больше года прошло.
В первые же дни своего пребывания дома Филипп увидел, что и в Уиллоуфорде произошли перемены. Его сестра Кейт вышла замуж за сэра Уильяма Секотта, рыцаря-вдовца из Ипсдена, а весной родила, к великой его радости, двойню — сыновей. Филипп поехал к ней с поздравлениями: Кейт, очень счастливая своим новым положением, от души обняла его, а няня, широко улыбаясь, принесла близнецов. Появился и сам Уильям Секотт. Он был необыкновенно гостеприимен, но, оказавшись на двадцать лет старше шурина, собрался было преподать ему несколько жизненных уроков. Он выудил у Филиппа все лондонские новости, которые ему явно не понравились. «Ненадежное это дело, — говорил он, качая головой, — вмешиваться в королевские дела. Уже не один честный джентльмен сломал себе на этом шею. Человек мудрый, — твердо заключил сэр Уильям, — сидел бы дома и ждал, пока граф Уорвик и король Эдуард придут к согласию». Филипп с трудом удержался от смеха: в лице Уильяма Секотта, думал он, госпожа Алиса явно нашла зятя себе по вкусу.
Мать Филиппа ничуть не изменилась, она ненавидела тот мир, в который с головой окунулся ее сын, а в прежние времена — ее муж. Алиса даже не удосужилась посмотреть великолепные доспехи немецкой работы, доставленные сюда для Филиппа из Лондона через Оксфорд. Посылка так и оставалась нераскрытой до приезда сына.
В день отъезда Филиппа мать, поджав губы, смотрела, как оруженосец выносит из верхних покоев неуклюжие кожаные мешки. Филипп тоже наблюдал за дорожными сборами. Когда последний мешок был положен на место, он подошел к матери и стал на ступеньку ниже:
— Благословите меня, мадам.
— Странно было бы с моей стороны благословлять вас на такое путешествие, сын мой, — горестно произнесла мать. — Секотт прав — все эти свары только до беды вас доведут. Что вы герцогу Глостеру — одним рыцарем меньше, одним больше. И все же вы сын мне, хотя о сыновнем долге в последнее время забываете.
— Вы несправедливы, мадам, свой сыновний долг я блюду, иное дело, что и о других долгах не забываю. Я связан обязательствами, и вам самой же было бы стыдно, если б я их нарушил. — Слова прозвучали резко, тем более что Филипп и сам до конца не был уверен, что во всем прав. Мать промолчала, лицо ее сохраняло выражение упрямства, как и лицо сына. Филипп продолжал уже более мягко:
— И насчет милорда Глостера вы заблуждаетесь, мадам. Он всегда был и остается мне добрым другом.
— Сейчас-то да. А как дальше будет? И потом, что, вы всю жизнь собираетесь при нем провести?
— Когда я выезжал из Лондона, — медленно проговорил Филипп, — по улицам не патрулировали солдаты, а мальчишки-подмастерья гоняли мяч прямо за городскими воротами. — Только не Лондон сейчас представлялся ему, а искрошенные пулями стены Кардигана и Кармартена{55}, высокогорные тропы Уэльса, по которым никто не ходит безоружным, совершенно опустошенные земли на границе между Англией и Уэльсом, и страна, где до прихода герцога Глостера совсем не знали слова «закон». Упорное молчание матери словно стерло эту воображаемую картину. Филиппу больно было видеть, как она страдает, но сделать он ничего не мог. Он попытался шуткой разрядить ситуацию:
— Пора ехать. Извините, что визит мой получился таким коротким. Обещаю, что не пройдет и года, как я вновь появлюсь здесь.
Филипп склонился, поцеловал кончики пальцев материнских рук и выпрямился так быстро, что она едва успела коснуться его волос. Через минуту Филиппа уже не было здесь.
Он догнал королевский отряд в Лейсестере{56}, а через несколько дней они уже достигли Йорка. Беспорядки, которые так встревожили графа Нортумберленда, к этому времени прекратились. Совершенно очевидным было то, что спровоцированы они были сторонниками Уорвика. Вслушиваясь в тишину, которая в любой момент могла быть нарушена, Эдуард приказал разбить лагерь в Йорке и позвал на совет брата. В воздухе ощущалась напряженность, и ясно было, что тайные приверженцы графа Уорвика ждут его возвращения, чтобы снова взяться за оружие. В течение двух недель Ричард Глостер делал все возможное, чтобы этому воспрепятствовать. Эдуард отправился к Генри Перси, которому собирался задать несколько не очень приятных вопросов. Покончив с этим, он поехал к маркизу Монтегю, встретившему его с распростертыми объятиями. Предприняв все, что было в его силах, для примирения своих строптивых родственников, Эдуард вернулся в Йорк. Он сказал Ричарду, что Невил все еще дуется, но в случае чего на него можно рассчитывать.
