Симона Вилар - Дикое сердце
Порой, правда, Карл Простоватый будто скидывал с себя оцепенение, с умилением оглядывался на стоявшего за его креслом рослого красавца охранника с завитыми вниз русыми волосами, чувственным ртом и выцветшими, почти белыми глазами. Франкон скоро понял, что это и есть тот лотарингец — фаворит Карла, который столь возвысился и имел такое влияние на короля, что, как поговаривали злые языки, Карл одаривал его целыми мансами с крепостными и дворней. Одних драгоценностей он подарил этому Аганону столько, что можно было снарядить целое войско, а в день рождения своего фаворита заставил монахов всего королевского домена[8] петь всю ночь в его честь заздравную.
Говорят, привязанность монарха к этому лотарннгцу стала столь явной и скандальной, что это едва не расстроило проект его женитьбы на дочери английского короля Эдуарда, ибо тот небезосновательно счел, что Карл из своей любви к мужчинам не сможет сделать принцессе Этгиве ребенка.
Приближенные советовали Простоватому скорее избавиться от Аганона. Но вышло по-иному: тот же Аганон подыскал Карлу разбитную женщину из лотарингского рода Арденн, и она родила королю сына. Брак с англичанкой состоялся, но пока девочка-королева играла в куклы в покоях каролингского дворца, ожидая срока, когда король сможет взять ее на ложе, Карл разгуливал по покоям, нося на руках внебрачного принца Рорикона.
В этот день у епископа Франкона было особенно дурное состояние духа. В отведенных ему покоях он долго читал, стараясь успокоить нервы. Шрифт книги был со знаками препинания, все шире входившими в употребление, а книги любимыми — старая мудрость оставшаяся со времен античности — Пифагор, Порфирий, Платон.
Франкон листал страницы прекрасных книг, но в суть написанного не вникал — мысли прелата были далеко. В конце концов он устало опустился на ложе, жесткое по суровому монастырскому уставу, вздохнул, вспомнив свои роскошные перины в аббатстве Святого Мартина. Ему захотелось поскорей вернуться домой, в Нормандию. Но пока собор не окончен он должен оставаться, дабы не выказать свое пренебрежение к проблемам христианской Церкви.
Оставалось лишь ждать. И он, прикрыв глаза, вспоминал, как блестит Сена, бросая блики на своды быков моста в Руане, как воркуют на галереях сада почтовые голуби, когда они пригреются на солнышке, или какой восхитительный вкус зажаренных в масле креветок, что умеют готовить только в Руане. И еще с нежностью подумал о маленьком мальчике Гийоме, которого ему давали понянчить, когда рыжая красавица Эмма посещала аббатство Святого Мартина.
Вспомнил, как этот Гийом описал нарядную ризу из алтабаса[9]. И при этом очень серьезно-сосредоточенно глядел на епископа. Сейчас же при этом воспоминании Франкон улыбнулся. Он был старым одиноким человеком и очень привязался к ребенку, которого в буквальном смысле принял из лона матери.
Гийом был очень похож на Ролло — сероглазый, с покатым лбом и русыми прядями мягких волос, коротким прямым носом. Для столь маленького дитяти он был на редкость серьезен, даже с серебряными безделушками играл с самым сосредоточенным видом. Это тревожило Эмму.
— Он, как Иисусик на иконах, никогда не улыбается, словно знает, что ему уготована нелегкая участь.
Однако Гийом все же улыбался. Дарил свою улыбку, как награду. И при этом на щеках его расцветали ямочки, и он становился удивительно похож на Эмму.
От этих воспоминаний на душе старого циника Франкона становилось теплее. Однако помимо воли сегодняшние события вновь и вновь приходили на ум. Глупцы, они готовы и далее терпеть язычников, готовы лишиться такого шанса ввести в лоно Церкви новообращенных. Правда, сейчас Франкон понимал, что отчасти был сам виноват, подвергнув сомнению их теологические догмы и тем самым настроив большинство присутствующих против себя. Завтра ему стоит быть осторожнее, ибо он никогда не откажется от своей цели — крестить эту, созданную язычником Ролло, страну, крестить самого Ролло. А сделать это можно только силой.
Франкон вдруг вспомнил, как перед самым открытием собора он, как было давно заведено, трапезничал в обществе Эммы и конунга, Тогда он развлекал их рассказом о давних событиях в Лотарингии, когда она еще находилась под властью Лотария II. Франкон рассказывал о том, как сей монарх захотел презреть общественное мнение и, отказавшись от своей распутной бесплодной жены Теутберги, венчанной с ним в церкви, сделал королевой свою избранницу красавицу Вальбраду.
И хотя Теутберга славилась своим распутством и даже сожительствовала с родным братом, но, когда Лотарь отправил ее в монастырь, а на чело Вальбрады надел венец, против него восстала вся франкская и лотарингская знать. И несмотря на то, что Лотарь все же оставил при себе Вальбраду и хотел видеть именно ее детей своими наследниками, после его смерти их никто не признал, и даже Карл Лысый, по кончине Лотаря, короновался как лотарингский монарх в соборе Святого Этьена, и вся лотарингская знать присягнула именно ему, а не сыну Вальбрады Гуго, который хоть и старался добиться отцовского наследия, но был всеми оставлен, сослан в монастырь, где ему выкололи глаза и он вскоре умер. Рассказывал все это Франкон с тайным умыслом.
Эти двое не должны забывать, что ничто не вечно в этом мире и что им следует считаться с общественным мнением хотя бы ради судьбы их ребенка. Он был удовлетворен, когда увидел волнение Эммы в том, как тревожно она прижимает к груди головку маленького Гийома. Ролло же оставался безмятежен, называл Лотаря слабым правителем, который вовремя не смог разобраться со своими бабами.
— Хвала богам, у меня только одна жена, и от нее я имею прекрасного сына. Он станет править после меня, а я заставлю всех почитать его право.
Он был уверен в себе. Франкон опускал глаза на скользящие меж пальцев зернышки четок, чтобы не видеть, как и у Эммы гордо загорались глаза. Позже она говорила Франкону:
— Когда я с Ролло, меня ничего не страшит. Даже предубеждения моих царственных родичей. И я ничего не имею против, если Ролло завоюет их земли. Он лучший правитель, чем они, и даже вы, отче, не можете этого не признать. И пусть он язычник, но он не препятствует христианам почитать нашего Бога, а святого Михаила считает едва ли не своим покровителем и регулярно посылает в его святилище дары.
Франкону совсем не нравились такие речи. Он видел, что эта женщина, на которую он возлагал серьезные надежды, все более выходит из-под его влияния. Он понимал, что она разгневана пренебрежением к ней франкской знати. И епископу нечем было возразить, поэтому он смолчал, когда она открыто выехала пожелать удачи Ролло в его зимнем походе.
