Елена Арсеньева - Возлюбленная Казановы
Новая служанка охотно взялась бы причесывать Лизу, но та не позволила, как не позволяла и Хлое, и Яганне Стефановне: с тех же самых приснопамятных дней жизни в Хатырша-Сарае она не выносила прикосновения чужих рук к своим волосам, словно боялась, что опять заплетут их в два десятка татарских косичек! С тяжелою черной гривой Августы могли управиться только проворные руки Яганны Стефановны, вооруженные вдобавок раскаленными щипцами, а Лиза научилась сама укладывать модными локончиками свои волнистые, послушные, мягко льнущие к пальцам волосы. Чекина только наблюдала со стороны да советовала, как затейливее украсить прическу. К изумлению Лизы, молодая итальянка, выросшая в беднейших кварталах Рима, была сведуща во всех тонкостях дамского туалета – от серег и ожерелий до нижних сорочек. Для Августы, при всей ее величавой красоте, словно бы и не существовало соблазнов модных лавок. Лиза же разохотилась до всего этого, еще когда впервые заглянула в сундук Сеид-Гирея, а теперь ей просто невмоготу было! Чекина невольно растравляла ее раны и возбуждала страстное желание все новых и новых нарядов. Желание, увы, неосуществимое, ведь у Лизы не было ни гроша, то есть ни чентезимо.
* * *Началась зима. Декабрь уже шел на исход. Лизе казалось, что итальянцы насмехаются над природою, когда именуют зимою то благостное тепло, кое царило вокруг. В садах стояли вечнозеленые деревья, светило и грело солнце, снег легчайшею белою каймою лежал на вершинах дальних северных гор.
Цвели лимоны и померанцы, на некоторых деревьях уже золотились плоды; и если лимоны, высаженные под стенами, иногда прикрывали рогожами на ночь, то померанцевые деревья стояли неприкрытые, и сотнями полыхали на них прекрасные плоды. Хотя Чекина уверяла, что по-настоящему вкусные померанцы возможны лишь в марте, Лиза и в декабре не в силах была оторваться от этих солнечных фруктов.
Случались, разумеется, и ненастья. Вдруг налетал с севера трамонтана – сильный, мучительный, студеный ветер, приносивший дожди, которые обивали наземь померанцевые цветы… В один из таких нежданно ветреных дней заболела Августа.
Сделалось это до крайности нелепо. Как-то раз на Испанской лестнице Августу, Лизу и Фальконе застиг вдруг ливень, да такой, что в считанные мгновения все вымокли до нитки. Скрыться было решительно некуда, оставалось только поскорее спускаться, чтобы в поджидающей карете умчаться домой – сушиться.
Тут и вышла незадача: ни Гаэтано, ни calessino на месте не оказалось. Дождь наконец прекратился, но налетел такой ветер, что зуб на зуб не попадал! Даже не верилось, что час назад было по-летнему тихо и тепло, почти жарко!.. Наконец-то явился Гаэтано, тоже мокрый и трясущийся, чтобы сообщить своим продрогшим господам: кто-то вытащил чеки из колес, так что карета «обезножела».
Пока Фальконе бранил Гаэтано, пока искали наемный экипаж, пока сыскали его, пока ехали, обе дамы уже чихали и кашляли одна другой громче.
Лиза только тем и отделалась; Августа же, у которой поначалу даже легкого жару не было, на третий день обеспамятела и металась в бреду, хотя денно и нощно была рядом с нею верная Яганна Стефановна с теми же самыми настойками и припарками, коими она пользовала Августу с самого малолетства. А вот, поди ж ты, на сей раз ничего не помогало!
Губы молодой княгини обметало, глаза запали в черные полукружия; исхудалые пальцы беспокойно сновали по одеялу, волосы липли к влажным вискам. И как невнятен, как непостижим бывал ее внезапный, тяжкий бред!..
Как-то Лиза, отправив отдыхать валившуюся с ног фрау Шмидт, сидела у постели Августы, погруженная в глубокую, почти болезненную задумчивость; вдруг княгиня резко села и, устремив на Лизу свои лихорадочно блестевшие глаза, прохрипела:
– Твое сердце может открыто быть – оно чисто, а я не могу. Мне надо скрывать, что в нем происходит!
И снова упала на подушки…
Господи, как же это было страшно, как испугалась Лиза этих несусветных, будто случайное пророчество, слов, в которых ей послышался смутный упрек!.. Почему, за что – она не ведала, но до боли сжалось сердце от непонятной вины. Она просто жила, впитывая жизнь всем существом своим и наслаждаясь ею, а что же Августа? Значит, она все время страдала? Отчего? И почему нипочем не желала открыть тайн своих, как если бы ее неосторожное слово могло повлечь за собою некие страшные бедствия?.. А ведь и Лизино сердце было не так уж чисто и открыто, и она ведь кривила душою пред подругою, пытаясь забыть свои грехи…
* * *Чекина тоже рвалась ходить за Августою, своей благодетельницей и спасительницей, но тут уж фрау Шмидт оказалась неколебима и не допустила ее к больной. Не изменила она решения и тогда, когда после незаметно минувшего в печальных заботах Рождества Христова Чекина явилась к ней с ладанкою, освященной в соборе Св. Петра, моля надеть ее на шею Августы и клянясь, что та обладает целебными и чудесными свойствами. Лиза видела, как на миг ослабли суровые, замкнутые черты Яганны Стефановны. Но тут же она вновь поджала губы и холодно заявила, что не может надеть католическую реликвию на шею православной княгини.
Чекина на миг даже речи лишилась. Видимо, ее поразила подчеркнутая неприязнь фрау Шмидт, которая не смогла скрыть ненависти, сверкнувшей в очах, тотчас затененной густыми ресницами. Впрочем, это не помешало ей через неделю появиться перед благоволившим к ней синьором Фальконе и смиренно просить передать милостивой госпоже кипарисный крест, в который искуснейшим образом была вделана потемневшая от времени крохотная щепочка от честнаго креста господня; реликвия была освящена в Афонском монастыре, что, безусловно, делало ее самой что ни на есть православнейшей и поистине бесценной.
На вопрос, откуда у простой итальянки такая редкость, Чекина ответила, что один из ее дальних родственников – служка в церкви Санта-Мария Маджоре; как-то у него в доме умер богатый греческий купец, совершавший паломничество по святым местам всего христианского мира. Крест хранился у милосердного служки, подобравшего заболевшего паломника и закрывшего ему очи, а теперь он с охотою отдал его любимой племяннице, уверенный, что реликвия окажет благотворное воздействие на здоровье доброй синьоры Агостины.
Тут уж даже непреклонной фрау Шмидт нечего было возразить. И драгоценный крест надели на шею Августы рядом с серебряным крестильным…
Чекина, наверное, ожидала, что состояние больной мгновенно улучшится. Правду сказать, Августа перестала впадать в беспамятство, почти прекратился бред; однако же она была все еще очень слаба; руки и лицо ее стали словно восковые, и она целые дни проводила в дремотном оцепенении, повергая в уныние всех домочадцев.
