Филиппа Грегори - Меридон
– Он велел очистить амбар, а вчера приехал этот, с трапецией, и развесил там веревки, блоки и помочи, – затараторил Уильям. – Так высоко! И там еще натянули сетку, вроде рыбацкой, внизу, чтобы поймать, если упадешь. Мы ее проверили, достаточно ли крепкая, сбросили под нее два тюка сена. В амбаре полно опилок с лесопилки – много мешков. Когда овладеете оснасткой, там можно лошадей дрессировать, если погода плохая.
Я кивнула. Роберт говорил всерьез, когда обещал, что зимой мы будем тяжело работать.
– А где мы будем спать? – спросила я. – И есть?
– Он велел приготовить для вас комнаты над конюшней, – сказал Уильям. – Мы положили два соломенных тюфяка и поставили сундук, сложите туда свои вещи. И у вас там свой кувшин и таз. Там даже камин есть, мы трубочиста звали, он его для вас вычистил. А есть будете в кухне, с миссис Гривз и со мной.
Он показал нам, как пройти в конюшни. На дверце каждого денника было написано имя лошади. Уильям взглянул на меня и заметил, что меня озадачили его слова и я не знаю, куда ставить Снега.
– Ты читать не умеешь? – удивленно спросил он.
И, взяв у меня повод, повел Снега в лучший денник, подальше от двери и от сквозняков. Пролеску устроили по соседству; потом пони – по два в просторный денник. Я заглянула поверх дверцы, убедиться, что у них есть сено и вода.
– Когда остынут, всех надо будет вывести, кроме Снега, – сказал Уильям. – Через те ворота, по дорожке через сад, там дальше луг. Отведешь их.
– А ты что делаешь? – спросила я, уязвленная таким распределением работы. – Ты за ними не смотришь?
Уильям, прищурившись, посмотрел на меня сквозь спутанную челку.
– Делаю, что велят, – сказал он, словно то была шутка, понятная только своим. – Роберт Гауер меня из работного дома взял. Если велит быть грумом, работаю грумом. Прошлой зимой им и был, и позапрошлой тоже. Но теперь это твоя работа, а я займусь тяжелой работой по дому и тем, чем он мне еще велит. Что бы он мне ни велел, я сделаю. Пока он мной доволен, я спокойно сплю в кровати и ем досыта. Я в работный дом не вернусь, нет.
Дэнди выразительно на меня посмотрела.
– Сколько он тебе платит? – спросила она.
Уильям прислонился к двери конюшни и почесал голову.
– Он мне не платит, – сказал он. – Только содержит, как и миссис Гривз, и Джека.
– Миссис Гривз не платят денег? – изумилась я, ясно вспомнив маленькую почтенную женщину.
– Он и ее из работного дома взял, – сказал Уильям. – Дает ей на хозяйство, тем она и кормится. Он ей еще платит раз в три месяца за стирку и на фартуки дает. Но не платит, нет. Зачем ей деньги?
– Для себя, – мрачно сказала я. – Чтобы она могла уйти, если захочет.
Уильям усмехнулся.
– Да не захочет она, – ответил он. – И я не захочу. Куда ей идти? Только в работный дом. В городе работы нет, никто не возьмет прислугу без рекомендаций. В работном доме таких опрятных и чистоплотных, как она, полно – зачем брать женщину с улицы? Зачем платить, когда в работном доме полно нищих, которые будут работать за так, если их содержать?
Уильям замолчал, посмотрел на нас с Дэнди.
– Он вам платит? – спросил он.
Я уже собиралась сказать «да», но примолкла. Он мне действительно платил пенни в день. Но из этого королевского богатства я выплатила ему за рубашку и бриджи, и мне нужна была куртка на зиму. Сбережений у меня не оставалось. Он выплачивал пенни, а когда я собирала пенни в шиллинги, мне приходилось их отдавать обратно. Я посмотрела на Дэнди; ей он платил иной раз пенни сверху за то, что следила за воротами, и еще она временами по-прежнему шарила по чужим карманам.
– Ты отложила что-нибудь, Дэнди? – спросила я.
– Нет, – сказала она. – Надо было заплатить Роберту за ткань, из которой сшита моя амазонка. Я ему еще должна пару шиллингов.
– Значит, с нами обращаются одинаково, – произнес Уильям с дурацким удовлетворением. – Но у вас двоих будет много места там, наверху.
Он показал на грубую деревянную лестницу без перил, шедшую вдоль стены конюшни. Я убедилась, что все лошади надежно заперты, а потом вместе с Дэнди взобралась по дюжине ступенек к откидному люку. Он поднялся, и мы вошли в первую в жизни свою комнату.
Она была голой и чистой, в углах – соломенные тюфяки и одеяла, под окном большой сундук, хворост в маленьком темном очаге и два окошка, выходившие на конюшенный двор. Стены были отделаны грубой кремовой местной глиной, а шедший под уклон потолок, спускавшийся до верхнего края окон, был внутренней стороной соломенной крыши – деревянные перекладины и солома.
– Хорошо как! – радостно воскликнула Дэнди. – Своя комната, настоящая.
Она тут же направилась к треснувшему осколку зеркала, который висел на одной из балок, пересекавших комнату крест-накрест, и убрала волосы с лица.
– Свое зеркало, – выдохнула она, обещая себе долгие часы счастья.
Потом плюхнулась на колени и рассмотрела кувшин и таз, стоявшие в одиночестве на сундуке.
– Красота, – одобрительно сказала она.
Я высунула голову из окна – посмотреть, что там. Увидела конюшню и двор по другую сторону дорожки, а еще – дом вдали. За ними виднелись зеленые поля, и сверкал на воде широкой реки свет.
Из люка потешно выглянула русая голова Уильяма.
– Идите чай пить, – позвал он. – В кухне все готово. Вещи занесете потом.
Дэнди набросилась на него с гордостью, приличествующей достойному жильцу.
– Тебя не учили стучать, когда заходишь в комнату к дамам? – воскликнула она раздраженно.
С круглого лица Уильяма пропала улыбка, оно стало кирпично-красным от смущения.
– Прошу прощения, – неловко пробормотал он и скрылся из виду. – Но чай готов, – упрямо подал он голос с лестницы.
– Мы идем, – сказала я и, крепко взяв Дэнди за руку, оттащила ее от зеркала и кувшина, даже не дав рассмотреть большой сундук для одежды, который нам поставили.
Первые два дня в Уарминстере прошли легко. Все, что от меня требовалось, – следить за лошадями, чесать их и поить, и узнавать, как скучно раз за разом чистить все то же стойло. Пока мы ездили, мне не приходилось мыть каменный пол, и теперь не слишком приятно было учиться этому у Уильяма.
Дэнди тоже надулась, когда миссис Гривз зазвала ее в кухню и выдала простую серую юбку и белый передник. Она вцепилась в свою красную юбку и зеленую шаль, не желая с ними расставаться.
– Приказ хозяина, – коротко сказала миссис Гривз.
Она забрала наряд Дэнди, пока та угрюмо переодевалась, и отнесла его в стирку, но потом не вернула. Когда Роберт в тот день обходил конюшню, Дэнди его перехватила.
– Я тебя предупреждал, – добродушно сказал он. – Говорил, что ты не будешь шляться в этой деревне. Здесь народ богобоязненный, и они – мои соседи. Завтра поутру в церкви ты всех разволнуешь, как хотела, только при этом не будешь пестрой, как цыганская шлюха.
