На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Лена переживала, что Валюша может расшуметься за игрой и нечаянно потревожить сон Татьяны Георгиевны, поэтому шепотом предложила девочке пойти в парк Профинтерна покататься на каруселях и поесть мороженого. Валюшу не надо было долго упрашивать — она так обрадовалась предложению, что то и дело вырывала из руки Лены ладошку и убегала на пару-тройку шагов вперед, пока тетя не пригрозила пожаловаться товарищу милиционеру.
За эти несколько часов, пока Валюша каталась на качелях с остальными ребятишками, которых родители привели в парк в субботний день, Лену разморило на жарком солнце, несмотря на громкую музыку и гомон людей. Она чувствовала приятную усталость, которая так и манила отказаться от вечернего похода в театр. Судя по афише представление длилось более трех часов, и Лена опасалась, что заснет прямо в зале. А сегодня утром она еще и встала с рассветом, чтобы успеть постирать единственное нарядное платье из шелка в мелкий горошек и почистить зубным порошком белые лодочки. Потом варила суп и кашу на завтрак для мамы и Валюши, чтобы Лее было меньше хлопот. Успела даже вымыть квартирный коридор и часть лестницы в подъезде, следуя своей очереди по установленному графику, к которому никак не могла привыкнуть.
В Москве Лена жила не в общежитие училища, как настаивал покойный папа, чтобы с детства приучить дочь к общественной жизни. Мамина сестра настояла на том, чтобы семилетняя Лена осталась при ней. Тетя Оля с мужем жили в отдельной трехкомнатной квартире на Покровке, а бытом занималась домохозяйка, Марьяша, широкоскулая рослая девица из Поволжья. Наверное, потому первые недели постоянного проживания в минской коммунальной квартире, где Дементьевы занимали две комнаты, давались Лене нелегко. Нельзя было сказать, что она не была приучена к труду, вовсе нет! Но в Москве Марьяша редко допускала ее до уборки или стирки, твердя, что «нашей балерунке надоть руки и спинку поберечь». Потому Лена занималась только готовкой. Правда, делала это редко. Занятия в училище занимали большую часть времени. Тут же, в Минске, приходило совмещать домашний труд и работу. Не все же Лее тащить на себе две семьи, как это было с тех пор, как маму так ограничила болезнь.
Лена взглянула на циферблат часиков, заметив, как все ниже склонилось солнце за листву деревьев, и с удивлением обнаружила, что стрелки разделили тот ровно пополам.
— Почему нам надо так рано домой? — протянула недовольно Валюша, когда Лена поманила племянницу к себе и, ухватив за потную ладошку, повела к выходу из парка. — Солнышко еще светит. И вон сколько людей в парке… Никто не уходит. Почему мы уходим?
— Потому что нам пора уходить, — терпеливо говорила Лена. Ей пришлось чуть посторониться, когда мимо по тротуару пробежала ватага нарядно одетых старшеклассников, опаздывавших на торжественный выпускной вечер в соседней к их дому школе. Если бы Лена переехала вместе с родителями в Минск десять лет назад, бросив занятия балетом, то она бы тоже торопилась вместе с ними. Возможно, они были бы ее одноклассниками, невольно пришло в голову, глядя на радостных ровесников.
— Почему нам пора уходить? — не унималась Валюша, еле переставляя ноги по тротуару, отчего они постепенно замедлили шаг и плелись по двору.
— Потому что скоро мне уходить в театр. Помнишь, я говорила тебе, что сегодня вечером иду в театр.
— С Котей? — встрепенулась вдруг Валюша. Она так резко вскинула голову, что бант так и подпрыгнул на белобрысой головке.
— Нет, не с Котей, — сказала Лена, чувствуя, как забилось почему-то сердце быстрее в этот миг. — Котя в Москве, сдает экзамены. Я иду дядей Пашей и тетей Шурой. А завтра мы с тобой пойдем на открытие озера все вместе. Дядя Паша обещал покатать нас на лодке.
— А на дачу поедем завтра? — спросила девочка. Ей нравилось бывать на даче Соболевых в Дроздах, в нескольких километрах от Минска. Там ей разрешали выходить со двора, чтобы посмотреть на пасущихся за поселком коров и коз. А еще там можно было поплавать вместе с Котей, сыном Соболевых…
— Не знаю, Люша, посмотрим, — честно ответила Лена на вопрос племянницы. Конечно, Соболевы были бы только рады гостьям, но Лене почему-то казалось неудобным пользоваться гостеприимством друзей семьи. Дача в Дроздах была не такая большая, чтобы вместить сразу и Соболевых с сыном, и старенькую мать тети Шуры, и Лену с девочкой и Татьяной Георгиевной. Соболевы и так очень помогали Дементьевым после смерти отца в 1936 году. Он сгорел от воспаления легких, через два года после запуска первой очереди Минской ГЭС-2, словно строительство этой станции забрало последние его силы. Соболевы частенько приносили дефицитные продукты, хлопотали о пенсии для матери Лены, о лекарствах для нее, забирали на все лето на дачу Татьяну Георгиевну и Валюшу. Злоупотреблять часто их добротой и расположением Лене казалось неправильным.
И Дементьевы, и Соболевы приехали в Минск в числе прочих специалистов высшего звена. В первые месяцы их поселили рядом — в соседних комнатах в деревянном бараке. Это потом они разъехались по разным адресам в Минске, когда получили условия получше. А тогда жили бок о бок почти полгода, деля тяготы и невзгоды барачного жилья без водоснабжения и с печным отоплением. На общих тяготах и за общими хлопотами и подружились семьями. Тем более, жили на соседних улицах, а Коля и Костя учились в одной школе, правда, в разных классах.
По возвращении домой Лена нашла маму за шитьем. Татьяна Георгиевна пришивала кружевной воротничок с декором из мелких жемчужных бусинок на шелковое платье дочери. Лена сразу же узнала эту красивую вещицу. Воротничок украшал до этого дня платье матери, в котором та когда-то венчалась, и которое все эти годы хранилось в коробке на шкафу. В детстве Лена любила доставать это платье и гладить тонкое кружево и бусинки, представляя собственное платье, в котором выйдет замуж.
— Мама, милая, что ты делаешь? — изумленно воскликнула Лена. — Это же твое платье!..
— Неужели ты думаешь, я его когда-нибудь снова надену? — с улыбкой ответила Татьяна Георгиевна, кладя последние стежки. — Не переживай так — я аккуратно отпорола воротничок. Потом можно пришить, если будет нужда в том.
У Лены не нашлось слов, чтобы ответить матери. Да и в горле сперло так, что не выдавить и писка. Поэтому она склонилась и просто порывисто обняла мать со спины, вдыхая смесь розовой воды и лекарств.
— Будет, будет! — похлопала Татьяна Георгиевна по руке дочь. — Давно надо было отдать его на переделку портнихе. Пусть бы что-нибудь сделали для тебя. У молоденькой девушки должно быть много красивых нарядов, а не одно лишь шелковое платье.
— Мне не нужны наряды! — возразила Лена запальчиво, распознав в голосе матери невысказанную горечь из-за их бедственного положения. Мама всегда переживала, что они не могут себе многого позволить, что значительная часть денег уходит на лекарства, список которых только растет после очередного визита в больницу.
— Скажешь тоже! — отмахнулась Татьяна Георгиевна и, перекусив нитку, подмигнула внучке, сидящей напротив нее за круглым столом. — У всех принцесс должны быть красивые наряды, правда, Люша?
— Разве тетя Лена принцесса? — удивилась Валюша. По ее лицу можно было без труда понять, что она пытается совместить образы из книжки сказок с красочными иллюстрациями, с обликом тети. — Разве она не космо… не комсо… не космомолка?
— Бабушка шутит, Люша, — проговорила Лена, убирая со стола коробку со швейными принадлежностями. — Конечно, я комсомолка. Поможешь мне сервировать к ужину?
— У принцессы есть корона и принц, — рассуждала Валюша, пока вместе с тетей ставила на стол тарелки и раскладывала вилки. — У принца есть замок. Так во всех сказках. Если у тебя будет корона и принц с замком, то тогда ты будешь принцесса.
— Какая ты у нас умница! — чмокнула в русоволосый затылок племянницу Лена.
— Ну, корона у Лены уже есть, — проговорила Татьяна Георгиевна, смеясь, и показала рукой на фотографии на стене. Там среди прочих семейных портретов висела вырезка из газеты, на которой была сфотографирована Лена с Пашей Макаровым во время исполнения адажио на выпускном концерте. Лене очень понравилось это фото, поэтому она не могла не привезти его с собой, чтобы показать маме, из-за болезни пропустившей концерт. Татьяна Георгиевна пришла в восторг от вырезки и, несмотря на плохое качество, поместила ее в деревянную рамку и попросила Якова вбить в стену гвоздь, чтобы поместить портрет среди прочих.
