Ани Сетон - Омела и меч
— И почему ты перевернул небо и землю, чтобы тебя послали в Британию — ни за что не пойму! У меня-то не было выбора. Отец решил, что это будет для меня хороший опыт и воспитание. О Марс, я буду считать дни до возвращения домой!
Квинт молчал. Он не говорил никому, даже Луцию об истории, которая с детства зажгла его воображение, о странном чувстве, что в Британии его ожидает судьба, и о клятве, что душевный порыв заставил его дать много лет назад. Поспешной клятве, уверяла мать, слишком опасной, и вряд ли вообще выполнимой. И еще она упорно предупреждала об опасностях, надеясь этим смирить порывы своего сына. Поэтому в конце концов он перестал говорить о поисках золотого дерева и круга камней, но вовсе не прекратил постоянно об этом думать.
Квинт жевал баранину и ежился под холодным дождем, глядя на молчаливый, угрюмый лес. Неожиданно его прошибла дрожь. Ведь она должна была происходить где-то совсем рядом — подумал он — та давняя битва, в которой был захвачен его прадед Гай Туллий вместе со своим другом Титом.
— Что с тобой, Квинт? — спросил Луций, зевая и отрываясь от фляги с вином. — Почему ты так уставился на эти деревья?
Квинт отвернулся.
— Я думаю, где здесь произошла первая битва Юлия Цезаря. У меня был прадед, и он…
— О Юпитер! — прервал его Луций и снова зевнул. — Ты не можешь подумать о чем-нибудь другом? Какая разница, что произошло на этом проклятом месте больше ста лет назад? Хотел бы я, чтоб Цезарь оставался в Италии, где родился — тогда бы и я там оставался.
Квинт рассмеялся.
— Не слишком патриотическая мысль. Рим не был бы сейчас владыкой мира, если бы Юлий Цезарь сидел дома.
— Может, и не был бы, — согласился Луций без всякого воодушевления. — Эй, подвинься, ты занял все место у огня.
Это была неправда, но Квинт привык к ворчанию Луция, и был к нему привязан, отчасти потому, что лишь они двое из всего отряда прибыли из самого Рима. Он покорно подвинулся, и вскоре молодые люди уснули.
Когда следующим утром Квинт проснулся, дождь кончился, и, к тому времени, как он оседлал Ферокса и выехал вслед за Луцием по дороге через лес, возбуждение переполняло его. Дорога, по которой они следовали, была хороша — двадцать футов шириной, сложенная из булыжника, покрытого гравием. Прямая, как стрела, она вела в Лондон[3] через страну кантиев — мирного кентского племени. Эту дорогу, как и многие другие, выстроили римские легионы после второго и очень успешного вторжения в Британию семнадцать лет назад, когда сюда прибыл император Клавдий и победоносным маршем прошел на Колчестер.
— Представь себе! — сказал Квинт своему приятелю. — Здесь тащились слоны Клавдия — или он и верблюдов тоже прихватил? Несчастные туземцы, вроде этих, должно быть, ужасно перепугались. — Он кивнул в сторону деревни, которую только что заметили по правую сторону. Она представляла собой несколько круглых грязных хижин, сгрудившихся вокруг палисада из кольев. В воротах палисада сидела женщина и что-то сбивала в каменной ступке. Голова ее была непокрыта, платье, некогда яркое и украшенное вышивкой, превратилось в лохмотья. Рядом стоял голый маленький мальчик. Он был до крайности грязен. Когда легионеры проезжали мимо, оба — женщина и мальчик — подняли головы и пристально, без улыбки, уставились на них.
— Какого забавного цвета у них волосы, — заметил Квинт, оглядываясь на первых встреченных им британцев. — Рыжие, как кирпичная пыль. И почему они не приветствуют нас? В конце концов, они наши подданные. — Он говорил с прирожденным римским высокомерием, и холодный, безразличный взгляд женщины его раздражал.
Луций пожал плечами.
— Слишком глупы, — вяло бросил он. — Я всегда считал, что эти рыжие кельтские дикари очень глупы. О,RomaDea[4], как бы я хотел снова оказаться в цивилизованных краях! Ведь мы здесь не увидим ничего, кроме бесконечных лесов, неся службу на каком-нибудь мрачном сторожевом посту. Британцы сейчас совершенно с нами замирены, и наслаждаются благами римской цивилизации, добрым правлением и порядком, которые мы им принесли. Романтичные времена Юлия Цезаря и императора Клавдия миновали.
Квинт вздохнул.
— Да, я тоже так считаю, хотя Флакк говорит, что на севере могут быть неприятности.
— А, Флакк… — Луций понизил голос, бросив взгляд на командира. — Он пуглив как цыпленок, они все, испанцы, такие.
И далее молодые римляне ехали в молчании вслед за Флакком, но впереди остального отряда из восьмидесяти двух человек, именуемого «центурия» — сотня, ибо в прежние времена в нем всегда была сотня воинов. Луций и Квинт — оба прослужили недолго и звания имели невысокие. Луций был там оптио-ном, а Квинт — знаменосцем. Ему был поручен высокий штандарт со значком и эмблемами Девятого легиона, который был прикреплен к его седлу. Солнце играло на их начищенных бронзовых доспехах, на шлемах с плюмажами из рыжих конских хвостов,
длинных щитах и ножнах коротких, смертоносных мечей. Квинт и Луций, будучи превосходными наездниками, ехали без стремян, как и все кавалеристы. И, когда из-за высокого дерева неожиданно возникла белая фигура, простирая к ним руки, и лошади шарахнулись, молодые люди остались в седлах невозмутимы, хотя Флакк едва не свалился с коня.
— Гадес и преисподняя, что это значит? — в ярости завопил центурион, придя в себя и таращась на возникшее перед ним видение. — Эй ты, старый, прочь с дороги!
Старик покачал головой и что-то произнес на грубом, горловом языке, стоя прямо посреди дороги и воздев худые руки. Он был в поношенном белом плаще, сквозь седую бороду поблескивало золотое ожерелье с пестрым камнем в форме яйца. На лысеющей голове был венок из дубовых листьев, и Квинт расхохотался.
— Самое смешное зрелище со времен Сатурналий, — бросил он Луцию.
— Заткнись! — злобно рявкнул Флакк через плечо. Затем он подозвал переводчика. Тот подошел и отдал салют.
— Узнай, чего хочет старый козел, — сказал Флакк, — и побыстрее, или я его задавлю.
Переводчик снова отсалютовал и обратился к старику в белом плаще. Сам переводчик был британским заложником, взятым во время кампании Клавдия семнадцать лет назад и увезенным в Рим, где он провел все эти годы и прекрасно владел латинским языком. Это был высокий, костлявый, светловолосый человек средних лет. Имя у него было совершенно непроизносимое — что-то вроде «Ниамхвайии», поэтому римляне называли его его Навин.
— Этот старик, — сказал Навин, повернувшись наконец к Флакку, — наш Вер… — он осекся, и быстро поправился: — То есть, он один из британских жрецов, господин, Друид. Его имя — Конн Лир, он очень важный человек.
