А. Айнгорн - Огненная лилия
— Коварная! Так вы не скучали, пока меня не было! — он добродушно усмехнулся.
— Ах, месье д’Арно, что поделаешь! Мне осталось так мало наслаждаться компанией всех этих чудесных людей. Так мало, что некогда скучать, — она горестно вздохнула, искоса наблюдая за его реакцией.
— Вы о конце сезона? Пустяки, через два месяца все вновь съедутся в Париж, и все начнется сначала. Уж поверьте бывалому солдату.
— Я знаю. Все вернутся. Только не я.
— Почему? — наконец-то его голос выразил тревогу.
— Я уеду навсегда из Парижа.
— Что же мы вам сделали, мадемуазель де Валентайн, Онор?
— Ровным счетом ничего. Но у меня здесь никого нет, кроме тети, а она позволила мне прожить у нее лишь один сезон. Послезавтра я должна оставить ее дом. Вы понимаете?
— Вы что, не шутите? — он невольно запнулся.
— К сожалению.
Он молчал, нахмурившись, продолжая машинально повторять какие-то па.
Онор ждала. Она надеялась, что он тут же сделает ей предложение, однако капитан медлил.
— Я знаю вашу тетушку, и потому охотно верю, что она могла так и сделать. Но неужели же… вы не пробовали переубедить ее?
— Переубедить? Тетю Алисию? После того, как я сама клятвенно пообещала ей, что по окончании сезона уеду и не буду больше ей докучать?
— Но это несправедливо. Она должна…
— Ничего она мне не должна, — отрезала Онор, раздосадованная донельзя.
— И что же вы будете делать?
Она пожала плечами.
— Что мне остается? Попробую наняться гувернанткой. Возможно, какой-нибудь зарвавшийся купец захочет, чтобы дочь графа де Валентайна учила его отпрысков читать и писать, — он уловил горечь в ее словах, и, словно очнувшись, осознал, что теряет ее. Что-то рыцарское проснулось в нем, возможно, искреннее чувство к этой юной девушке взяло верх над всеми расчетами, но это не длилось долго. Но и этих мгновений хватило, чтобы он произнес:
— Если вы выйдете за меня, дорогая моя Онор-Мари, вам не о чем будет беспокоиться.
Он тут же покраснел, потом осознал, что натворил, как испортил свое будущее, и кровь отхлынула от его лица. Онор хорошо была видна его внутренняя борьба, и она не обманывалась на его счет. Она видела, что в нем есть искреннее чувство, но подобное чувство не выдержало бы первого же испытания. Но у нее не было выбора. Ей хотелось разрыдаться от мысли, что он уже сожалеет о своей слабости, он прятал глаза, он хотел, чтоб она отказала ему, но и страшился отказа. Хотел сохранить ее, но не хотел терять дядиных денег. Она собралась с духом.
— Вы серьезно, Генрих? О да, конечно! Если вы любите меня, я с радостью выйду за вас!
Они рука об руку вышли из бальной залы. Генрих был смущен, но он был хорошо воспитан, неглуп, да еще и влюблен. Он не мог отказаться от своего слова.
— Завтра же я официально попрошу у вашей тети вашей руки. Она не распоряжается вами, но я хотел бы соблюсти формальности.
Она склонила голову.
— Да, Генрих, конечно, — она тихонько вздохнула. Не о таком замужестве она мечтала, выйдя из монастыря. Но карты судьбы легли так, что она выйдет за бедного шевалье, который скоро возненавидит ее за их общую бедность, и у нее останется одно утешение — что он привлекателен, молод, и что она-то его любит.
Наступило утро дня, которого Онор так страшилась. Она уложила вещи и стояла у окна, ожидая Генриха. Всем сердцем Онор молилась, чтобы он поскорее пришел, избавил ее наконец от унизительного ожидания. Но его все не было. А мадам де Серизи вопросительно поглядывала на племянницу. Прошел час, другой, третий. Онор все еще надеялась. И вот к дому подкатила карета, она вытянула шею, вглядываясь, но отпрянула с удивленным восклицанием. Из кареты появился дядя Генриха, барон Дезина и Сан-Эсте.
Он приостановился на ступенях, протер платком блестящую лысину и взялся за дверной молоток. Через минуту служанка позвала Онор в гостиную.
Онор принарядилась, поджидая Генриха, в скромное, но изящное платье.
Мадам де Серизи когда-то носила его с кружевным воротником, но без него платье выглядело совсем иначе, строже, но элегантнее. Опаловая брошка подчеркнула теплый оттенок кожи и безупречность декольте. Онор мягко спускалась по ковру, чуть приподнимая завесу над изящными светлыми туфельками. Ее оставили наедине с бароном.
— Я слышал, будто вы выходите замуж за моего племянника?
Она изумленно уставилась на него, ведь она никому ничего не говорила.
— Это Генрих вам сказал?
Он махнул рукой, предлагая оставить эту тему.
— Вы совершаете глупость, девочка. Генрих нищий, и ничего не получит.
Я ему ничего не оставлю.
— Я знаю, — осторожно отозвалась Онор. Она чувствовала, что не для советов пришел сюда старый барон.
— Выходите лучше за меня. Вы красивы, у вас умная головка, не забитая никакой дребеденью. Вы не сентиментальны. А я сделаю вас богатой. Я впишу в брачный контракт, что вы имеете право распоряжаться моими деньгами наравне со мной. И что я не могу вычеркнуть вас из завещания, если мне когда-нибудь этого захочется. Естественно, в день свадьбы я подпишу завещание в вашу пользу. Вы будете жить со мной в Париже, развлекаться, купаться в роскоши. Как вам эта перспектива? Это не жизнь в казарме с моим бестолковым племянничком.
— Но Генрих…
— Кстати, я принес с собой проект брачного контракта. Почитайте.
Возможно, вы захотите что-то изменить. Не стесняйтесь. Деньги ничто для меня. Вам все равно не растратить их, как бы вы не старались. Я умру богатым.
Она неуверенно раскрыла конверт и пробежала глазами бумаги. Контракт был уже оформлен начисто, похоже, старик не сомневался, что Онор оставит его без изменений. И действительно, здесь нечего было исправлять, нечего еще попросить для себя.
— Зачем это вам, барон?
Он прищурился, лукаво и загадочно.
— Отчасти, чтобы показать всем, какой я еще молодец, несмотря на живот и лысину. Кроме того, я вижу, что такой бриллиант нуждается в оправе. Вы созданы для богатства. У вас манеры, походка, взгляд богатой, уверенной в себе женщины. О, вы будете великолепны!
Она видела перед собой лицо Генриха, смущенное, полное сомнений. И она согласилась. Согласилась, хотя еще не минул срок, когда Генрих мог придти и попросить ее руки, хотя она любила его и страстно желала остаться с ним.
Искушение сломило ее, очаровало и покорило. Онор-Мари попала в плен золота.
Генрих д’Арно пришел через час, когда на пальце Онор уже красовался изумруд в четыре карата, знак ее помолвки. Она сама была растеряна, но сожалений не чувствовала. Она знала, что деньги дадут ей свободу, о которой она мечтала. Генрих не сразу заметил кольцо, возможно, просто не придал ему значения. Он не понял, почему вместо мадам де Серизи, которую он просил служанку позвать, пришла Онор, и почему ее щеки стыдливо горят.
