Светлана Беллас - Габи
Она с напряжением всмотрелась во вновь приставленное зеркальце к его ладони, цокая языком, с испугом сказала, – Нет! Такой судьбы!.. Я не желаю ни ей, тем более ни себе.
Она резко глядя в глаза Гюго, грубо сказала, – На, бери свой золотой! Гюго не понимая ту, с неподдельным интересом, спросил, – Отчего? Интересуясь, – Ты, что мне не доверяешь? Более чем, настаивая с любопытством, сказал – Скажи! Я все – равно не верю тебе, так что, можешь спокойно взять золотой за свой артистизм. Габриэлла, вскинула на него из-под лобья свой неподдельно злой взгляд. Ее глаза были чернее ночи. Она резко по-мужски выругалась, – Иштенем! Курваро рос! (Боже мой, очень хре… Kurvára rossz.) Гюго ее брань показалась смешной.
Он мило на нее посмотрел, усмехнулся, качая головой, не веря ее словам. Габриэлла, в злобе размахивая руками, начала ему говорить, как ей показалось правду, – Э-э, Месье! Не любил, ты, еще никогда никого по-настоящему! Помяни мое слово, наплачешься, нарыдаешься, изопьёшь чашу счастья до дна и отравишься! Предашь, ту девчонку, а ребенка отдашь в чужие руки. Она это произнесла с таким отчаянием, словно спустила пар, после чего замолчала. Гюго стоял с усмешкой на лице. Она перехватила его безразличный взгляд, улыбку, что ее разозлила, агрессивно выпалила, – За то, что насмехаешься, скажу тебе правду! Останешься ты один – одинешенька! Умрет она не своей смертью из-за тебя, Месье! Не завидую, я ей, да и тебе. Пить будешь, сходить из-за нее с ума. Он посмотрел на нее, меняясь в лице. Она, видя интерес, добавила, – Не сойдешь совсем. Это будет тебе расплата пред ней и сыном. Ты раб! Господин не ты! Господь – Твой Господин! Она, даже, как-то приосанилась от сказанной ею правды, уверенно добавляя, обрекла, – Жить долго тебе безбедно, пока не пропьешь все, что приобретал. Капли красного вина станут слезами. Пить ты их будешь до дна. Ее имя раной останется на твоей душе! И звать ее также будут, как и меня. Гюго надоела болтовня цыганки, но он все, же с неподдельным интересом, спросил, – А, как ее звать-то, будет? Цыганка с усмешкой бросила на него свой суровый взгляд. Он, же настаивал, – Назови свое имя! Она, уже отошедшая от него на шаг, другой, вернулась. Соизмерила с ног до головы взглядом, требовательно произнесла, – Дай, золотой, что я вернула тебе! Потри его в своей руке, оставлю на память, свидимся, спрошу. Правду, я нагадала или нет? Гюго, лежащий в его руке золотой, отдал ей с легкостью. В ответ услышал, уже сказанное ею на ходу, – Запомни имя мое! Габи меня зовут! Го-а-би! По-венгерски! Гюго немного смущенно, задумчиво, крикнул ей в след, – Габи? Цыганка со стороны, оборачиваясь вполуоборот, пояснила, – Габи! Я венгерка из Трансильвании! Слышал такие места? Ой, гиблые! Там Бог «РА» жил когда-то. Не зря говорят! Цыгане – дети Господа! Гюго она заинтересовала, он стоял в раздумье, но все, же ей крикнул, – Да, слышал! Габриэлла?
Габриэлла, уходя вдаль, подтвердила, – Го-а-би! Гюго качая головой с усмешкой, – Габи! Габриэлла! Красивое имя! Повеселев, ей вдогонку добавил, – Я, уже влюбился в такую девчонку, как ты! Габи обернулась, вернулась, посмотрела в глаза и полушепотом произнесла, – Влюбись сейчас, Месье! Я буду рада! Хочу, чтобы моя правда состоялась! Немного с грустью, немного с наивной искренностью, выкрикнула, – Хочу! Я правду тебе сказала. Въедаясь взглядом в его открытое лицо, словно что-то хотела прочесть, познать непознанное ею до конца, с внутренним напряжением в голосе произнесла, – Скажи свое имя, Месье! Хочу знать, кто скоро влюбится в меня. Гюго не нее посмотрел, как на помешанную, смеясь ей прямо в лицо, сказал, – Виктор Гюго! Я пишу стихи. Слышала? И вообще! Я женат! Цыганка удаляясь, с полуоборота ему в ответ сказала, – Нем холлотом, Вики! Сып ныв! (Не слышала, Виктор. Красивое имя! Nem hallottam,Viki. Szép név! Венгер.) С иронией добавила, – На счет женат!? Был женат.
Гюго про себя пробубнил, – Вики? Чудненько! Уже вслух крикнул в след, – До встречи! Габриэлла, спеша удалялась, шла вперед к Собору, на ходу, не оборачиваясь, крикнула, – Висонтлаташро, Вики Ур! (До свидания, Господин Вики! Viszontlátásra, Viki Úr! Венгер.)
II. БРЕТАНЬ
Монастырь при бенедиктинском аббатстве (Ландевеннек). Практически полуразрушен, в 1793 г. конфискован в казну революционным правительством, но в нем все, же остались четыре монаха, те, что были на тот переломный период в аббатстве, они дали обет остаться в тех стенах до смерти. Их не трогали. Они просто жили, не мешая новым хозяевам.
Келья. Гюго, уже загостился у своего лучшего друга, духовного наставника, аббата, Отца Бруно, который гостеприимно выделил келью и послушника – писаря, чтобы тот мог писать под диктовку труды самого Гюго. Некогда его познакомил с ним, Герцог де Роган, который провел церемонию проводов Софи (матери) Гюго. Он считался маленьким божком Бретани, ему принадлежали замки Жослен и Понтиви и прилегающие земли. Его все любили и уважали. Трагедия Герцога затронула сердца многих. Он рано овдовел. Его жена по неосторожности заживо сгорела, одеваясь на бал, кружась у камина, так понравилось ей новое платье с богатым кружевом, что не заметила, как искра его опалила, оно тут, же вспыхнуло факелом смерти. Получив многочисленные ожоги, она на следующий день, сохраняя мужество, на руках мужа скончалась. Герцог Роган подавленный и убитый горем, поступил в семинарию в Сен-Сюльпис. При его утонченности ему пришлось пройти испытания, строгие правила его отвлекали от трагедии, он был само послушание.
Виктор Гюго приехал погостить с легким сердцем, как ему показалось, но проведя день, другой, замкнулся в себе, писал сначала сам, потом надиктовывал быстро и сумбурно писарю – послушнику. Строчки из его души, словно бежали. Куда? Наверно в Париж к сердцу Габи. Его мысли со стороны старался, вернее сказать, хотел отследить Отец Бруно. Он вошел в келью тихо, незаметно, за ним с поникшей головой вошел мальчик – послушник с трапезой в руках. Аббат вопросительно посмотрел на Гюго, невольно спросил, – Кто? Ты, же сказал, что свободен. Плоть твоя, молча, смирилась. Скоро 30! Гюго с тяжестью на душе, глядя на друга, тихо произнес, – Казалось так! Но, к моему сожалению, встретил в Париже около Собора Парижской Богоматери, её, дитя. Девчонку! И только сейчас засвербело. Не долюбил или мне казалось, что любил. Глуп был. Игра воображений, не более. Не встречался на своем пути, стало быть, еще с любовью. Под ложечкой сосет, сейчас говорю, а там что-то внутри тянет, натягивая струны души и сердца. Плохо мне. Он посмотрел на аббата, с мольбой в голосе произнес, – Отпусти грехи! Хочу съездить, еще раз проверить свое чувство к ней, посмотреть, заглянуть в глаза. А вдруг, очередная игра моих воображений? Аббат, Отец Бруно, глядя на него с изумлением, с волнением, по-отцовски сказал, – Не загоняй себя в тупик! Ты – Гений! А, значит, будешь жить в Вечности. Не томи душу! Не играй, как мальчишка в поддавки с темной силой. Грехи? Конечно, же, отпущу тебе. Взглянул, уже спокойно, произнес, – Отпущу непременно, как не отпустить кающемуся. Съезди! Правде в глаза загляни! Любовь! Нельзя отталкивать от себя! То, Воля Господа! Гюго с благодарностью посмотрел на друга, уже трезвым взглядом смотря на вещи, как на духу, сказал, – Знаешь, Старик! Ты прав, как всегда! Съезжу! Загляну ей в глаза и с лёгкостью разочаруюсь. И тогда смело самому себе скажу, что ошибся, что она – птица не моего полета. Я – орел! Она, же – белая ворона! Аббат беззлобно улыбнулся, – Не стоит так смеяться над чувством! Тут, же с любовью добавил, – Я буду молиться за тебя, за твою душу, чтобы она обрела покой, ведь, ты не мальчик, уже. Гюго с усмешкой и с убежденностью игриво произнес, – Это еще надо посмотреть со стороны изнанки. Я себя не ощущаю, признаюсь «в летах», как ты намекнул «старичком». Скорее! Стареющим мальчиком! А? Как ты думаешь? У Гюго блестели глаза в ожидании ответа. Отец Бруно ответил, как другу, – Но кто, ж тебя в «старички» записывает? Подтвердил, с любовью глядя на него, вслух, смеясь, – Мальчик! Мальчик! Если, до сих пор влюбляешься, как в первый раз и так не опрометчиво. Дон Жуан! Гюго смотрел с благодарностью, но глаза были наполнены страхом и неизведанной страстью, в порыве чувств, признался, – Спасибо, брат! Тоска изъела душу, гложет, как червяк, пьет мою кровь, и я пью, съезжу, потом отпишу тебе, что и как. Аббат тихо произнес, – Да, уж съезди! Наберись смелости, приблизь к себе то, что так притягивает, словно гипнозом. Качая головой, со вздохом договорил, – Вижу! Ты все такой, же! Неугомонный! Может, будет легко писаться. Послушник жаловался, что, мол, замучил его перепиской, все тебе, братец, не так. Определись, уже наконец-то! Договорив, развернулся и пошел с мальчиком на выход, тот всю дорогу до этого стоял в стороне, как вкопанный с поникшей головой, но явно с интересом слушая их разговор. Он вышел, оставив Гюго в раздумьях.
