Эптон Синклер - Сильвия
Описать ее наружность – задача нелегкая. Слова, приходящие мне в голову, кажутся такими ничтожными, избитыми, невыразительными. В ранней молодости любимейшим моим развлечением были дешевые романы и исторические повести, из которых я черпала мои сведения о большом свете. Подбирая слова, чтобы нарисовать портрет Сильвии, я вспоминаю фразы из прочитанных в юности книг. Я знаю, что героиня должна быть стройна и изящна, должна быть чувствительна и горда, аристократична. Сильвия обладала всеми этими качествами. Но как передать трепет восторга, который я почувствовала при первой встрече с нею, эту живую радость, такую непохожую на те наслаждения, какие давали мне книги.
Она была высокого роста, стройна, движения ее отличались простотой и непринужденностью, и весь облик ее дышал жизнью и страстной силой. Я сижу с пером в руке и стараюсь разобраться в истоках ее очарования. Это было прежде всего впечатление чистоты, которое она производила на людей. Я долго жила с нею и видела ее не только одетой для выездов, но и утром, когда она только открывала глаза. И не могу припомнить чего-либо, что бы оскорбило мое эстетическое чувство. Глаза ее всегда были ясны, кожа всегда чиста. Я никогда не видела ее простуженной, с насморком, не слыхала никогда в устах ее жалобы на головную боль. Если она бывала утомлена, но замечала, что нужна кому-нибудь, она искусно скрывала свою усталость. О том, что она плохо чувствовала себя или бывала чем-нибудь удручена, можно было лишь догадываться по тому, что она ничего не ела.
Когда кто-нибудь из ее знакомых бывал болен или чем-либо угнетен, она ходила за ним, как за родным. Она могла буквально таять на ваших глазах и оставалась веселая, ясная, смеясь в ответ на протесты врачей, увещевания тетушек и своих «черных нянек». В такие дни красота ее приобретала особую прелесть, в такие дни она прямо поражала людей. Она худела, и на ее тонко очерченном лице обрисовывалась каждая линия, отражалось каждое движение, каждый трепет ее души, и она казалась тогда существом неземным, чудесным видением. В округе Кассельмен были поэты, которые со свойственной поэтам полутропических стран экспансивностью бродили по ночам вдоль посеребренных лунным сиянием рек, сочиняли восторженные стихи и на коленях умоляли Сильвию принять скромную дань их обожания.
Я видела ее и здоровой, сияющей земною красотой. Тогда цвет ее лица был похож на розы, которые она всегда держала в руках, а на щеках и подбородке появлялись очаровательные ямочки. У нее был прямой, тонко очерченный нос, от его кончика к губе скульптор, формовавший ее лицо, провел тоненькую бороздку. Такая же бороздка прорезала ее прямой подбородок. Вы будете смеяться, быть может, над этими подробностями. Но именно эти штрихи и сообщали ее лицу удивительную выразительность. Как оно менялось и играло, когда, например, ноздри ее дрожали от гнева или когда ею овладевал злой бесенок и сеть тоненьких морщинок собиралась вокруг ее глаз!
Ямочки считаются особенностью чисто женской красоты, но лицо Сильвии не было таким, которое называют обычно женским. Такие лица присущи юношам, поющим на клиросе. Я говорила ей, что художники рисуют архангелов с такими лицами. И в ответ она обвивала мою шею руками и шептала мне в ухо: «Старая вы гусыня!» У нее были изумительные карие глаза, то тихие, мягкие, то внезапно вспыхивавшие, загоравшиеся огнем.
Не знаю, сумела ли я нарисовать вам ее портрет. Могу прибавить еще одну подробность, о которой больше всего говорили: ее волосы. Вы могли видеть такие волосы на превосходно сделанном портрете леди Лайль. Искусный художник нарисовал ее в утреннем платье подле раскрытого окна, с играющими на золотых косах солнечными лучами. Когда я познакомилась с Сильвией, волосы ее были уже несколько темней, но мне говорили, что раньше они были светлыми, резали глаза своим ярким золотом. Я сижу перед портретом леди Лайль, и настоящее уходит от меня, я вижу ее перед собою такой, какой она была в расцвете своей молодости – пылкая, порывистая, изменчивая в своих прихотях и фантазиях и так напоминавшая собою горное озеро весной.
Такой рисуют ее старые хроникеры, такой она была, когда приехала венчаться с губернатором штата Массачусетс. В бостонском музее хранится ее подвенечный наряд, копия его есть у Лайлей, так что невесты каждого поколения могут венчаться в таком же наряде. Но первой достойной носительницей его была Сильвия, так как она была первой в роду блондинкой после своей знаменитой прабабки. Странная прихоть наследственности – не только цвет глаз и волос, черты лица, но весь характер, вся индивидуальность, таившиеся в таинственных недрах бытия, вдруг ожили вновь двести лет спустя.
3
Когда я думаю о детстве Сильвии, о ее дерзких проказах, про которые она рассказывала мне, я удивляюсь, как она осталась жива, как выросла в таких условиях. Это была, очевидно, нелегкая задача – растить детей среди лошадей, собак, ружей, полудиких негров, не говоря уже о грубой белой челяди. У Сильвии были три младшие сестры и целый отряд двоюродных братьев – одиннадцать человек детей епископа Базиля Чайльтона и дети его брата Барри Чайльтона. Жизнь их была бесконечной серией рискованных экскурсий на необъезженных лошадях, брыкающихся мулах, среди кусающихся собак и негров, которые стреляют, убивают друг друга при внезапных вспышках яростного гнева или поджигают усадьбу Кассельмен Холл, делая это так, чтобы подозрение и кара падали на другого.
А какими опасностями грозили кладовая, фруктовый сад! Я не помню какого-либо несчастного случая во время краткого пребывания в усадьбе, но я была свидетельницей гастрономических неистовств всей семьи и изумлялась им. Мне казалось, что жизнь драгоценнейшего инфанта, Кассельмена Лайля, была бесконечной серией столкновений с горчичниками, рвотными порошками и касторовым маслом.
Я хотела бы дать более или менее ясное представление о мире, в котором жила Сильвия. А для этого, думаю, лучше всего описать одну поездку наследника всей власти, могущества и богатства Лайлей, которой я была свидетельницей. Майор взял его с собой в поездку, что случалось очень редко. И вот собственных лошадей запрягли в старый фамильный экипаж, и процессия – с негром на козлах, другим негром, шагавшим впереди лошадей, и третьим, ехавшим сзади на муле, – двинулась на станцию. Четвертый негр поскакал вперед предупредить полицию. Многие могут усомниться в правдивости моих слов. Но даю честное слово, я видела это собственными глазами: начальник полиции, получив должное уведомление, сообщил его всем стоявшим на постах полицейским, и сорокатысячное население оживленного города в двадцатом столетии вежливо попросили приостановить автомобильное движение по главной улице в течение получаса, пока процессия не доедет до вокзала. И, конечно, такая просьба была равносильна приказанию жителям этого города, почтенным обладателям автомобилей. Еще бы, ведь внук покойного генерала Кассельмена был двоюродным племянником первого губернатора этого штата. Кроме того, он был наследником обширнейших, старейших и замечательнейших плантаций в штате, будущий источник всяких милостей и вершитель судеб человеческих. И, наконец, это был брат красивейшей девушки в штате, в которую большинство обладателей автомобилей были безумно влюблены.
