Патриция Филлипс - Украденная роза
Знатные кавалеры… Губы Розамунды чуть дрогнули в улыбке, когда она снова вспомнила причитания матери. Джоан всю жизнь долдонит ей, что якобы она, Розамунда, дочь какого-то дворянина. Неужто эта размякшая от хмеля, притулившаяся к очагу женщина, с испитым обрюзгшим лицом, могла когда-то приглянуться дворянину? Люди говорят, что в былые времена у златокудрой дочки дубильщика отбою не было от воздыхателей.
Розамунда переменила позу на более удобную, почувствовав, что малыш у нее на руках стал вроде тяжелее – задремал. Да, если верить сплетням, нищета и вино загубили красоту ее матери.
Неужто она, Розамунда, и впрямь дочь дворянина? Девушка была уверена, что это одна из материнских фантазий. Но втайне, в самой глубине души, ей очень хотелось, чтобы эта сказка обернулась явью. Когда-то ее надежды щедро подпитывались двумя непонятными обстоятельствами.
Каждые две недели церковный староста в своей отороченной мехом накидке приносил в их домишко увесистый мешочек монет, а некий неведомый благодетель оплачивал учебу Розамунды в Сестринской обители. Но вдруг монеты носить перестали, и за учебу платить – тоже. Монахини отослали Розамунду домой, в Виттон. Потеря этого источника существования стала настоящей трагедией, и темные тучи невидимо парили над каждым их днем.
Но вот скрипнула дверь, и мысли Розамунды вернулись к действительности, а взгляд нехотя остановился на Ходже.
Скрип разбудил девочку, и она начала хныкать. Ходж проворчал, чтобы малявке заткнули рот. Ни Розамунде, ни Джоан и в голову не приходило попрекнуть Ходжа, хотя девочка проснулась из-за него.
Отпихнув от очага худышку Мэри, Ходж зачерпнул ковшиком из котелка и стал дуть на мясо, разбрызгивая горячие капли отвара.
– Ну чего уставилась, – заворчал он на перепуганную девчонку, – не видишь что ль, сварилось. – И в подтверждение набил полный рот.
Голова Джоан свесилась на грудь, и она опять захрапела. Розамунда поспешно забрала у нее Анни, пока мамаша ее не выронила. Укачав малышку, она осторожно положила ее в стоявшую рядом с очагом люльку.
Ходж лениво за нею наблюдал, шаря бесстыжим взглядом по стройной талии и пышным грудям заневестившейся падчерицы. Его свиные коричневые глазки горели похотью. Розамунда сразу поняла, что у него на уме, и похолодела от страха.
– Ты бы сел, я сама тебе подам, – поспешно предложила она, уверенная, что еда отвлечет его – хоть ненадолго – от блудливых помыслов.
Ходж тут же уселся у очага, грея над огнем корявые пальцы. Украдкой наблюдая за ним, Розамунда наложила ему с верхом огромную миску. Презрев протянутую ему ложку, тот прямо зубами ухватил кусок мяса – ну чистый зверь! Розамунда диву давалась, как это отчим исхитряется не ошпариться еще булькающим мясным отваром. Она наложила и плошку поменьше – для Мэри. Та, застенчиво ее поблагодарив, на всякий случай отошла в уголок, чтобы ей никто не мешал спокойно поесть.
Розамунда наполнила миску для матери и стала ее будить, тряся за обмякшее плечо и громко крича ей в самое ухо, однако вывести Джоан из пьяного забытья девушке так и не удалось. В конце концов та соскользнула с табуретки и, точно куль, привалилась к очагу, а потом и вовсе разлеглась на трухлявой циновке. Розамунда прикрыла одеялом свою храпящую родительницу, а потом положила ей под бочок уснувшего Томаса, тоже заботливо его укутав. Этот ритуал повторялся почти каждый вечер. Розамунда настолько уже смирилась с ним, что у нее уже не замирало все внутри от отчаяния и не мучила напрасная надежда на то, что в один прекрасный вечер Джоан не напьется.
– Сегодня от нее никакого толку не дождешься, – задумчиво пробормотал Ходж и, причмокивая лоснящимися от жира губами, уставился на Розамунду: – Есть тут кое-кто и послаще, свеженькая такая малышка, она-то меня и угостит.
Он ухватил девушку за юбку, но она сбросила его руку со словами:
– Раньше тебе не мешало то, что она спит. – Розамунда содрогнулась, вспомнив омерзительные сцены, свидетельницей которых поневоле становилась.
– Мужчина не может довольствоваться одним только трясущимся разваренным студнем. Иногда ему охота попробовать что-нибудь повкуснее да позабористее.
Предвкушая приятное занятие, Ходж облизнулся красным, блестевшим от слюны языком, что заставило Розамунду сжаться в комочек. Неожиданно он вскочил со скамьи и схватил девушку за руки.
– Сейчас же отпусти! – крикнула она, пытаясь вырваться.
Услышав сестрицын вопль, Мэри кинулась на выручку. Она принялась неистово колошматить Ходжа по жирным ляжкам, едва не рыча от ярости.
– А ты кыш отсюда, черт тебя задери! – завопил Ходж, и от его зычного рева проснулась девочка и начала плакать.
Присмотри за Анни! – приказала Розамунда, стараясь перекричать гам: она хотела таким образом заставить Мэри отойти от разъярившегося Ходжа. А тот поволок Розамунду по комнате, обдавая резким застарелым запахом пота, пропитавшим его одежду. В конце концов, теряя терпение, он прижал ее, стучащую от ужаса зубами, к оштукатуренной стене и грузно всей тушей навалился… она не могла пошевелиться.
– Уж будет тебе кочевряжиться, сучка, – прорычал он. – Я куда раньше тебя приметил, чем твой дружок кузнец. Как-никак, я тебе отчим, смекаешь?
– Попробуй только тронь меня, – процедила сквозь стиснутые зубы Розамунда, пытаясь высвободиться.
– А почему бы нет?! Думаешь, кузнецкий сынок даст мне затрещину?
– Думаю, что он даст тебе куда пониже… а потом оторвет и обмотает вокруг твоей же шеи, – сказала Розамунда, незаметным под юбкой движением выставляя вперед колено.
В ответ на ее угрозу Ходж громко загоготал:
– Ну напугала, ой-ой-ой! Прямо-таки весь трясусь от страха! А где ж твой знатный папашка? Джоан болтала, что он перережет мне глотку, если я тебя пощупаю. Чтой-то я никогда здесь его не видывал. Небось, теперь уж совсем трухлявый пень?
Больше ему ничего спросить не удалось, потому что его скрючило от боли. Он завопил и вытаращил глаза. Это Розамунда с силой ударила его коленом между ног. Руки, вцепившиеся в нее, разжались, и огромный детина рухнул на циновки, суча ногами, физиономия его побагровела от боли… Выкрикивая гнусные ругательства, он начал рыгать и вынужден был побыстрее выскочить наружу, где его вывернуло наизнанку.
– Успокойся, лапонька. Сегодня он нам точно уже не страшен, – утешила она Мэри, все еще всхлипывавшую от ужаса. Она спрятала горячее зареванное личико у себя на груди. Розамунда ликовала, хотя и понимала, что ее строптивость не пройдет для них всех даром. Но это будет потом… Жизнь в Виттоне приучила ее жить только настоящим. – Спи, милая, и ничего не бойся.
