Ребекка Флэйн - Виргиния
— Если бы вы не заслонили меня собой, я бы погибла, — тихо сказала она.
— В самом деле? А как, по-вашему, я очутился на берегу? Это я обязан вам жизнью.
— Не надо разговаривать, вы ранены. У вас страшная шишка на голове. Там было довольно мелко.
Ее белые зубки чуть прикусили нижнюю губу, в ясных глазах застыла тревога… С неизъяснимым блаженством он внезапно понял, насколько стосковался в лесах по английской речи, по сладостной красоте английских слов. И долгие, долгие годы после смерти матери он не знал, что такое нежность рук английской женщины.
Будь он сейчас в индейском поселке, думал Ланс, ему давно бы уже пришлось вскочить на ноги, смеясь над своими ранами и всячески демонстрируя свое презрение к ним. Но, боже мой, как приятно просто лежать так, как сейчас, когда она держит его голову на своих коленях! Он слабо пошевелился, и она склонилась над ним:
— Пожалуйста, не двигайтесь!
— С удовольствием, — улыбнулся он, — мне это даже нравится.
Глядя на ее лицо, он вдруг вспомнил, что уже видел его когда-то. Вероятнее всего она была сестрой Эда Уокера, а звали ее Истер. Эд говорил, что она вскоре должна вернуться из Англии, где прожила несколько лет. И сейчас в ее речи проскальзывал еле заметный лондонский акцент.
— Вас принимают за индейца, — сказала она. — Но меня не обманешь. Если бы не ваше варварское одеяние, я бы смогла назвать вас джентльменом.
— Почему?
— Потому, что вы нахал.
— Нахал??
— Конечно! Вы сказали… что вам нравится так лежать.
— Любой бы сказал то же самое на моем месте.
— Вот как? Вы еще и галантны! Не рискни вы своей жизнью ради моего спасения, я бы со стыда сгорела!
— Пожалуйста, не…
— И сгорю… возможно. Ни один христианин не позволил бы себе носить ничего подобного. Что за дикарский наряд!
Он попытался сесть, но с прежним успехом.
— Лежите спокойно!
— Где мой слуга? Он все еще не вернулся?
— Вернулся. Но тут же отправился с моими спутниками за соломой.
— Соломой? Для меня? Ха!
— Кто вы? — спросила она.
— Путник. А вы? Случайно не мисс Истер Уокер?
Она с изумлением посмотрела на него сверху вниз.
— Но… Как вы узнали?
— Одна знакомая рыбка шепнула мне ваше имя, когда я прогуливался по дну этого злополучного ручья… Но знаете, я, пожалуй, все-таки встану!
Он ловко, хотя и не столь уверенно, как хотелось бы ему в данной ситуации, поднялся на ноги и потянул ее за руку. Подивившись его силе, она встала рядом и обнаружила, что ее голова едва доходит до плеча юноши.
Его короткий плащ лежал на причале, свешиваясь над водой. Судя по всему, он остался сухим. Ланс сходил за ним, вернулся и накинул его девушке на плечи.
— От него пахнет костром, — заметила она, поблагодарив. — Это индейский плащ?
— Да. Его сшили из шкурок выдры. Будьте осторожны, ваша одежда еще не высохла, а ветер явно посвежел. Вы можете простудиться.
В ответ она взглянула на него с явным неодобрением:
— А вы сами? На вас же, хм… почти ничего нет! А штаны… — она отвернулась.
— Я вижу, вы мало знакомы с индейской одеждой, — сказал он. — Она шьется особым образом… — внезапно Ланс нахмурился, остро ощутив всю неловкость своего положения.
С пристани раздался хохот толстого надсмотрщика. Разгневанный Ланс направился было к нему, но тот, скатившись с груды мешков, шмыгнул за борт баржи. Теперь засмеялись негры, на этот раз над испугом своего начальника.
Голова Ланса, окончательно прояснившаяся лишь несколько минут назад, разболелась от стыда и обиды. Он снова взглянул на девушку.
— Мне очень жаль, — сказала она. — Я… я… видите ли, я слишком долго была в Лондоне. И никогда не видела индейской одежды ни на ком, кроме самих индейцев, Я была груба, простите…
Ее искреннее раскаяние лишь усилило его смущение, а тут еще подоспел спутник девушки вместе с Пео и еще двумя молодыми людьми. Пео вел в поводу лошадей, к седлу одной из которых был приторочен едва ли не целый стог соломы…
— Вот, возьмите свой плащ, — сказала Истер.
Он отказался принять его назад и, храня гордое выражение лица, как и подобает индейцу, решительно направился к лошадям, дав себе слово не оборачиваться. Жестом он приказал Пео, страшно довольному тем, что с его хозяином все в порядке, вскочить в седло.
Приблизившись, Ланс достал нож и столь резко рубанул им по стягивавшим сено веревкам, что сталь, соскочив, едва не поранила лошадь. Затем, не сказав ни слова, он взлетел в седло, вонзил шпоры в бока бедного животного и вихрем понесся вперед.
Какое-то время Пео даже и не пытался догнать его, и Ланс продолжал скакать во весь опор, храня зловещее молчание.
Внезапно он придержал лошадь и перешел на шаг.
— Они спрашивали тебя, кто я такой? — осведомился юноша.
— Нет, сэр. Мы полагали, что жеребец раскроил вам череп. Я… — начал Пео, но Ланс прервал его.
— Значит, она не знает моего имени. Я рад, — проговорил он, обращаясь, казалось, к самому себе. — Леди шокировал вид моего полуголого зада. Бедняжка не привыкла к индейскому барахлу, — продолжал бормотать Ланс, но, поймав удивленный и встревоженный взгляд Пео, смутился и замолчал.
Да, он оброс, не брит и одет, дай Бог, на половину от принятого у его белых соплеменников. Но его длинные краги из оленьей кожи, пристегнутые к поясу тонкими ремнями, стоили не меньше четырех лошадей, а накидка из шкурок выдры — еще двух. Да, у него открыты бедра, ну и что? В лесу своя мода. Пусть считает его язычником, если хочет…
И тут он сам удивился собственному смущению. С какой стати его должно тревожить то, что она подумала о нем? Почему его задевает мнение какой-то девчонки-белоручки, несмышленыша, лишь вчера захлопнувшего за собой дверь английской школы? Его, знавшего в лесах настоящих женщин и завоевавшего три орлиных пера, врученных ему самим Петиско, боевым вождем племени чискиаков, его названным братом? Да понимай она хоть что-либо в весьма своеобразной индейской табели о рангах, то, увидев перья и знак клана на плече, она бы догадалась, сколь высокое положение в племенной иерархии он занимает.
И все же его лицо, покрытое многодневной щетиной, продолжало пылать. Ее руки были мягки и нежны. Забыв про свою промокшую насквозь одежду, она заботливо ухаживала за ним, пока он не пришел в себя. И думала о нем, а не о себе. Она омыла его разбитую голову и говорила с ним с тревогой, опасаясь за его жизнь…
Она извинилась, а он даже не попрощался с ней. Она извинилась, а он был груб, как дикарь.
Ланс сердито повернулся к Пео:
— Почему я убежал? — спросил он.
