Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 1
— Отвечай! Или я вырву твой язык!
Но Мудрин будто онемела. Тогда поднялась другая рабыня, ткачиха Фредемунд. Тяжело неся свое полное тело с раздутым животом, она медленно подошла к девушке и остановилась рядом с ней.
— О Матерь Богов! — тихо воскликнула Фредемунд. — Что ты наделала, Мудрин!
— Но я ничего не сделала, я не совершила никакого кощунства! — воскликнула испуганная девушка и сделала неловкий шаг назад, чуть не наступив на цыпленка, который в панике, с пронзительным писком отлетел в сторону, ударившись о сплетенную из ивовых прутьев перегородку. Мудрин заскулила совсем по-щенячьи. — Я-а-а не соверша-а-ла никакого кощунства!
Херта стремительно подошла к ним и выглянула за порог.
Там, где лес расступался, и начиналось поле, у пролома стены, сложенной из дикого камня, она увидела очертания одиноко стоявшей женщины. Ни встревоженная лошадь, ни щебет воробьиной стаи, ни звук сломавшейся под тяжестью шагов ветки, — ничего не предвещало появление этой путницы вблизи дома. Поэтому существовало только одно объяснение ее беззвучному приближению — она явилась из мира духов. Ее белый плащ с большим капюшоном ясно вырисовывался на фоне сумрачных деревьев. Женщина направилась к ним медленным торжественным шагом, ее фигура чуть колыхалась, как резное изображение богов, которое несут жрецы во время ритуального шествия. Внезапно из леса вылетел черный ворон и закружил над головой таинственной пришелицы, издавая громкие, наводящие смертную тоску крики, как будто он сопровождал ее.
— Рамис! — тихо воскликнула Херта.
— Фредемунд, — отчаянно зашептала Мудрин, — закрой поплотнее двери!
— Ни с места! — приказала Херта повелительным тоном. — Все равно вам не удержать ее. Она видит вас насквозь. Если ей понадобится, она достанет ваше сердце, а уж в запертый дом ей войти — пара пустяков.
Простая жрица не могла бы возбудить в женщинах такой панический ужас. Ведь они каждый день видели Священных Жриц своего племени, собиравшихся в местных святилищах, приносивших жертвы и ожидавших божественных откровений. Или отправлявших требы в священных рощах, разбросанных по всем германским землям. Эти жрицы внушали уважение, но не страх, потому что они часто общались с людьми, жили среди них, и об их пророческом даре не ходило жуткой славы. Но Рамис принадлежала к особой жреческой общине, известной под именем Священная Девятка, жрицы которой были отшельницами, и о них ходило много легенд и преданий. Их прорицаний и ворожбы боялись все германцы северных племен. Говорили, что они могут воскрешать мертвых и предсказывать гибель целых родов и племенных союзов. Они общались с богами, ведающими судьбами отдельных людей и многочисленных народов, так же запросто, как со своими сородичами. В их жилах текла не кровь, а ихор[1]. Рамис мог повелевать только один человек — прорицательница по имени Веледа, что означало «Та, Которая Видит». Веледа жила вдали ото всех в высокой башне из соснового дерева на реке Липпе и доводила свои предсказания до сведения людей через прислуживавших ей жриц. Но никто не видел саму прорицательницу, потому что не хотел подвергаться смертельной опасности. Ведь взглянувший в ее лицо тут же умирал. Одной лишь Рамис, как уверяла молва, дано было подняться однажды в башню к Веледе и остаться живой.
— Но она никак не может быть сейчас здесь, — прошептала Мудрин Фредемунд. — Она же находится в военном лагере с Бальдемаром и его дружиной!
— Если бы ты умела, обернувшись черным волком, быстро мчаться по лесу, тебе бы тоже не составляло большого труда преодолеть такое расстояние за короткое время, — мрачно отозвалась Фредемунд.
— Эй, вы, квохчущие куры! Я последний раз приказываю вам молчать! — закричала Херта срывающимся голосом, который свидетельствовал о том, что ей тоже было явно не по себе. Обычно Херта никого и ничего не боялась. Но с Рамис ей было просто не справиться. Ее не заставишь повиноваться строгим тоном или угрозами, с ней не сторгуешься и не придешь, как равный с равным, к взаимопониманию.
Замерев на пороге дома, Херта ждала приближения грозной гостьи, явившейся из мрака ночи. Зачем пришла великая прорицательница? Неужели она принесла проклятие на голову их рода? Или, может быть, она явилась, чтобы спасти Ателинду? А что если ее привлек новорожденный младенец? В деревне передавали шепотом из уст в уста весть, что Рамис ворует иногда первенцев из знатных семей, чтобы сделать из них воспитанниц своей жреческой общины. В таком случае первенец вождя Бальдемара подходил ей как нельзя лучше.
Когда Рамис подошла поближе, и можно было хорошо разглядеть ее изможденное, с впалыми щеками лицо, излучавшее холод и безмятежность, словно луна в период полнолуния, Херта с нарастающим беспокойством заметила, как прозрачна и тонка ее кожа, и как под ней ясно вырисовывается череп. Серо-голубые, матовые, словно лед на реке, глаза Рамис глядели, казалось бы, кротко, но в глубине их царил мрак, словно черная вода, бушующая подо льдом. Ее красивой формы губы были сурово сжаты. Если бы таким ртом обладала обыкновенная женщина, то его можно было бы назвать красивым, но на лице Рамис он ничего кроме ужаса внушить не мог, потому что именно из этих чеканных уст вырывались роковые пророчества и несущие гибель проклятия. Хотя она была еще не старой женщиной, создавалось такое впечатление, что Рамис никогда не была молодой. Во всяком случае, представить ее юной девушкой, а тем более девочкой, было так же трудно, как вообразить столетний дуб с уродливыми наростами маленьким трогательным деревцем.
В правой руке Рамис держала жезл из орехового дерева, рукоять которого была украшена полированным блестящим янтарем. При виде его у рабынь сердце ушло в пятки, потому что с помощью этого жезла прорицательница осуждала людей на смерть; когда Рамис во время суда ломала его пополам, это означало только одно — обвиняемый признается виновным и приговаривается к смерти. Этот жезл, тем не менее, был не более ужасен, чем гибкие руки самой Рамис, которые быстро и ловко набрасывали петлю на шею осужденного. Рамис была к тому же еще и жрицей, приносившей во время обрядов жертвы богам, и на ее долю выпадала священная обязанность совершать человеческие жертвоприношения во время весенних ритуалов на краю одного из болот. И хотя сама жертва в таких случаях отдавала свою жизнь добровольно, все же руки, лишавшие людей жизни, внушали окружающим страх и трепет, напоминая о жуткой тайне, совершавшейся ежегодно на краю болотной топи. Капюшон ее плаща и замшевые сапоги были оторочены мехом белой кошки. Белые кошки считались животными, посвященными богине, которой служила Рамис. У этой богини было множество имен, которые менялись в зависимости от места и времени года, но чаще всего ее называли Фрией, Великой Госпожой. На голове Рамис был одет серебряный венчик, с которого свисал искусно сделанный полумесяц.
