Яшар Кемаль - Легенда Горы
Каждый год в эту пору собираются здесь чобаны — парни все как на подбор статные и ладные, с печальными карими глазами и длинными тонкими пальцами. Они расстилают свои бурки под багряными скалами, на медноцветной земле, земле древней весны, и усаживаются кругом. В предутренней тьме, когда небо густо засеяно зернами звезд, они достают из-за кушаков свои рожки — кавалы — и начинают играть мелодию «Гнев Горы».
С самого утра льется протяжная музыка. А вечером прилетает крохотная, стрельчатокрылая, похожая на ласточку, белая, точно снег, птица. В стремительном полете выплетает она белые узоры на синей глади. Но вот село солнце, чобаны перестали играть. В тот самый миг, когда они убирают свои кавалы за кушаки, белая, точно снег, птица молнией устремляется вниз, окунает одно крыло в озерную синь — и тотчас взмывает. И так трижды. Затем чобаны встают и по одному, по двое молча расходятся. Их тени бесследно растворяются в сумерках.
С самого вечера стоял белый конь у дверей Ахмедова дома. Переступал ногами, раздувая ноздри, тянул морду к старым, растрескавшимся доскам — будто принюхивался. Раньше всех заметил его седобородый Софи. Поразился старик. Седло на коне черкесское, изукрашенное черненым серебром, с серебряными стременами. Сбруя — просто чудо. Поводья шиты серебром, лука отделана золотом, с перламутровой инкрустацией. Чепрак — длинный, до самого крупа, на нем — древний померанцево-желтый знак солнца на фоне зеленого древа жизни. Вышивка не только сверху, но и по бокам. Софи напрягся, пытаясь вспомнить, где видел этот знак. Ясно только, что это знак древнего рода, но какого именно — вот вопрос.
Молча, с изумлением и страхом, смотрел Софи на коня. Что за высокий гость пожаловал к Ахмеду? Снова и снова пытался он определить, какому роду, какому бею или паше принадлежит знак солнца. Недоброе предчувствие холодило его душу. «Не миновать беды», — думал он.
В их краях не было ни одного человека, достаточно богатого, чтобы владеть подобным скакуном, да еще столь роскошно убранным. И Софи хорошо знал эмблемы всех местных родов.
Была весна. Багровели обнажившиеся из-под снега верхушки скал, желтели первые цветы морозника. Высоко в небе ширяли крыльями журавли — они летели станицей к озеру Ван.
Ахмед, ничего не подозревая, играл в своем доме на кавале. И как играл! Это искусство унаследовал он от деда Султана-ага и отца Ресула. По всей Горе не было других таких кавалджы[1], как эти трое. И не только по всей Горе, но, может статься, и по всему белу свету. А уж если так говорит Софи, то ему можно верить, он ведь и сам знаменитый кавалджы. Слава о нем идет по всему востоку: и по Кавказу, и по Ирану-Турану.
Еще ближе подошел Софи, еще пристальнее всмотрелся. Конь стоит навострив уши. Внимательно слушает. Мелодия, которую выводит Ахмед, хорошо известная, старинная. Рассказывается в ней о неукротимом гневе Горы. Так и называется — «Гнев Горы». Этой мелодии сам Софи выучил немало пастухов. Но как-то уж так вышло, что он давно не играл и не слышал ее. Подумать только, с какой силой маленький рожок передает неистовый гнев каменной громадины! Никогда не перестанет Софи дивиться этому чуду чудному. Человеческий сын дует в рожок, а перед слушателями во всю свою исполинскую высоту встает объятая яростью Гора. Все доступно человеческому разумению: полет орла и ползание муравья, движение солнца и луны, свет, и мрак, жизнь и смерть. Одного только не может постичь сын человеческий — самого себя.
Восстала Гора — и пошла. С грохотом рушатся снежные лавины. Как набухшие почки, лопаются звезды. Бурным ливнем низвергается лунный свет. А Гора идет, обуянная жаждой отмщенья. Тяжко дышит она, высоко, точно у сказочного великана, вздымается ее грудь. Софи даже слышит ее дыхание — раскаты глубинного гула.
Ахмед продолжает играть — разгорается гнев Горы, все сильнее становится подземный гул. Обычно в такие мгновения Софи прикладывал ухо к земле, но сейчас он слушал стоя. Раскачивается, содрогается Гора — того и гляди, обрушится на мир всей своей безмерной тяжестью. И вдруг — полное безмолвие. Пустота. Покинула Гора этот мир. Унесла с собой своих птиц и волков, звезды, луну и солнце, ветер, дождь и снег, травы и цветы. Унесла с собой долины, где бродят стада джейранов с насурьмленными глазами. Только безмолвие, только пустоту оставила.
Но вот мир как бы заново открылся глазам Софи. Со всеми своими звездами, цветами, ароматами, со светлыми, в серебристых вспышках проплывающих форелей, реками. Преобразился и конь. Ожило, засверкало померанцево-желтое солнце на войлоке. Зазеленело, расцвело древо жизни.
Только после того, как оборвался голос кавала, а солнце показало красный язык из-за вершины Горы, опамятовался, наконец, старик.
Посмотрел он на дверь, на коня. И тот, задрав морду, скосил на него большие, полные тоски глаза. Еще сильнее кольнул страх в самое сердце Софи.
— Ахмед, Ахмед! — закричал старик.
Узнал его голос Ахмед, сразу распахнул дверь.
— Добро пожаловать, дядюшка.
Заметил коня, опешил. Вопросительно глянул на Софи.
— У тебя в доме высокий гость? — молвил старик. — Да принесет он тебе радость и благополучие.
— У меня нет никаких гостей, — ответил Ахмед.
Оба они поглядели на красавца коня. Тот обежал вокруг дома и вернулся на прежнее место. Был он на диво хорош и мастью и статью, длинный, поджарый, с высоко поднятыми ушами. Снова вскинул голову конь — будто заржать хотел, но так и не заржал.
Ахмедов дом стоял у подножья скалы. Стены сложены из красного камня. Дверь широкая. Окно всего одно.
Призадумался Софи. И Ахмед призадумался.
— Этот конь послан тебе самой судьбой, — говорит старик.
— Подошел к моей двери, не уходит, стало быть, так оно и есть, — отвечает Ахмед. — Хотелось бы только знать, чей он.
— На чепраке у него знак, — продолжает Софи, — где-то я его видел, а вот где — не могу припомнить. Сдается мне, что это эмблема какого-то могущественного рода. Тогда — беда. Но что бы там ни было, отныне конь твой. Это тебе дар господень.
— Дар господень, — тихо повторяет Ахмед, а сам думает, что принесет ему этот дар — радость ли, горе.
Тень, павшая на его лицо, не ускользнула от Софи.
— Что бы там ни было, отныне конь — твой. Жаль только, что я никак не могу вспомнить, чья это эмблема. Знаю, что древняя, а вот чья? — раздумчиво произнес он.
Обоим было ясно, что владелец коня — человек родовитый и богатый.
— Что тут долго размышлять? — снова заговорил Софи. — Отведи коня вниз, на дорогу. Вернется — отведи опять. И так трижды. А уж потом, кто бы ни был его хозяин — бей, паша ли, османский падишах, иранский шах ли, Кёроглу ли, — никому его не отдавай. Жизнь отдай, а коня не отдавай. Нужно будет — мы все за тебя стеной встанем.
