Перл Бак - Гордое сердце
«Маму не это беспокоит, — сказала она, смеясь над ним. — Нет, ей просто хотелось поговорить со мной о жизни».
«Сущность и все такое прочее?» — спросил он торжественным тоном, она кивнула и они рассмеялись вместе…
— Ты будешь делать мелкие складки на фате? — спросила мать.
— Я их уже наметала, — ответила Сюзи.
Она зажужжала машинкой и сделала длинные швы на шлейфе. Затем принялась за подол.
— У тебя действительно есть понятие стиля, — неохотно проговорила мать. — Ты сделала все настолько быстро, что должно было выйти неправильно, однако у тебя получилось. Не понимаю, как это тебе удается.
— Я пальцами чувствую, правильно или неправильно, — откликнулась Сюзи.
Да, она имела это необъяснимое представление о чувстве линии, которое уже заранее постигла в уме. Она имела представление о многих вещах, главным образом тогда, когда лепила. Но это могло быть и тогда, когда она строчила шов, замешивала тесто для торта, расставляла цветы в вазе. Она всегда чувствовала, как это должно смотреться, где стоять, рисуя это в уме. Ее пальцы были ловкими и проворными рабами, которые слушались своего господина — зрение. Она улыбнулась и прибавила:
— Я должна уметь сшить свое свадебное платье должным образом.
Она могла бы купить платье. Ее отец сказал: «Купи себе, что хочешь, Сюзан, — и дал ей сто долларов. — Это цена по крайней мере двадцати стихотворений. Боже, как дешево продается поэзия! Мне бы очень хотелось, чтобы твой молодой человек занимался настоящим делом, имел хорошее положение, а не писал стихов!»
Ее отец преподавал литературу в небольшом Восточном колледже, в одном из корпусов которого они и жили. Хотя поэзия, как он говорил, была его настоящей работой, он не мог никого убедить, что это так. Однако все, что он зарабатывал поэзией, нельзя было тратить на обычные хлеб с маслом.
Она благодарно приняла сто долларов и внимательно пересмотрела все свадебные платья в магазинах города. Чем больше она их рассматривала, тем яснее представляла свое собственное и тем больше понимала, что ни одно из виденных ею платьев не годится. Она должна сама сшить его. Поэтому она купила несколько ярдов тяжелого атласа почти белого цвета, однако не совсем белого. Заплатила десять долларов за очень милое кружево и еще десять — за нежный дымчатый тюль для фаты.
«Вам не нужна выкройка?» — поинтересовался продавец.
«Нет, благодарю вас», — ответила она.
Приложив материал к своему телу, она забыла, что это было ее свадебное платье. Она забыла даже о Марке, увлекшись придумыванием фасона. Всякий раз, когда она что-нибудь делала, ее увлекал сам процесс изготовления, и тогда все ее существо наполнялось гармонией.
Она разглаживала атлас на своем крепком молодом боку.
— Должна сказать, что оно сидит великолепно, — заметила ее мать и вздохнула.
— Устала? — услышав этот вздох, спросила Сюзи.
— Нет, — ответила мать и сжала губы. Под низкими сводами комнаты для шитья в жару было душно, и мать, приподняв очки, вытерла свое круглое морщинистое лицо передником.
Потом в тишине этой комнаты Сюзан вдруг услышала шум. Это было похоже на жужжание осы на оконном стекле. Она прислушалась. Ее сестра играла «Утешение» Мендельсона, играла медленно и тщательно, каждый раз делая унылым и безжизненным очень существенный для этой мелодии диез. Сюзан поколебалась с секунду, послушала еще, и тут ее буквально покоробило от неуместного здесь бемоля. Она отложила атлас и быстро подошла к двери.
— Что случилось? — спросила мать, но Сюзан не ответила. Она должна была дойти до Мэри прежде, чем та снова подойдет к этому бемолю. Она была ужасно расстроена, испытывала почти физическую боль. Она резко распахнула дверь в гостиную.
— Мэри, — мягко проговорила Сюзан. Она всегда говорила мягко с Мэри, которая была на пять лет младше ее. Мэри повернулась и вопросительно посмотрела на сестру. Ее изящные маленькие руки все еще ударяли по клавишам.
— Дорогая, ты… Могу я только показать тебе? — она попросила Мэри подвинуться на скамеечке у пианино и начала мягко и правильно наигрывать мелодию. — Вот тут и тут — ты слышишь? Тут говорится: «Не будь больше печальным никогда, вспомни, о, вспомни все свои радости!» — так тут мажор, а не минор. Вот! — Она легко сыграла, радуясь, что смягчила эту боль фальшивой ноты. Она повторила мелодию легко, профессионально, забыв о Мэри и принося облегчение самой себе.
— Я никогда не смогу так сыграть, — голос Мэри звучал тихо и огорченно.
— Ну, конечно, сможешь, — бодро сказала Сюзан. Она встала со скамеечки. — Тебе бы хотелось постараться сделать это для меня? Я тебе покажу…
Но вдруг она почувствовала настроение Мэри. В конце концов, Мэри пятнадцать, а ей двадцать.
— Да, конечно, тебе придется достаточно поработать самой. Но ты сумеешь, и ты это знаешь. Ты делаешься прекрасной от своей музыки. — Ей страстно захотелось снова сделать Мэри счастливой. Ей захотелось, чтобы, как и она, все были счастливы.
— Не думаю, что я сейчас буду дальше упражняться, — сказала Мэри и закрыла ноты. Она обиженно поджала свои красные губки.
— Хорошо, дорогая, — отозвалась Сюзан и улыбнулась. — Полечу-ка я опять к своему шитью. Не хочешь пойти со мной взглянуть на мое платье?
— После, — сказала Мэри. Она не смотрела на Сюзан и не улыбалась. Она обеими руками откинула назад свои прямые черные волосы и медленно удалилась.
Сюзан взяла материал в руки.
— Что случилось? — поинтересовалась мать.
— Мэри неверно сыграла.
Мать промолчала. Жаркий воздух под низким потолком, казалось, волною хлынул наверх.
— Я знаю, что ты не это имеешь в виду, — после небольшого молчания проговорила мать, — однако Мэри именно сейчас стала чрезвычайно чувствительной — такой у нее возраст. На твоем месте я бы не стала поправлять ее ни в чем.
— О, нет, я не поправляла ее, — быстро ответила Сюзан. — Я ненавижу это делать. Просто очень тяжело терпеть фальшивую игру. Это вызывает у меня дрожь, от этого во рту у меня становится сухо, а ладони влажнеют. Глупо, конечно, но я ничего не могу с собой поделать.
— Лучше уйди туда, где бы ты не слышала этого, — заметила мать и, снова немного помолчав, добавила: — Ты иногда бываешь слишком прямолинейной. Тебе нужно быть потерпимее, Сюзан.
Сюзан не отвечала, чувствуя в голосе матери упрек. Она часто ощущала, как между ними вырастает стена, которая ее пугала. Она понимала, что не надо отвечать, не надо пытаться что-то объяснить, и тогда эта стена исчезнет.
— Может, мне пойти приготовить подливку? — спросила она.
