Виктория Холт - Дитя любви
Что касается Ли, так он вообще не был нам родственником, несмотря на то, что рос и воспитывался в нашем доме еще с младенческих лет. Он был сыном давней подруги моей матери, леди Стивенс, актрисы, чье настоящее имя было Харриет Мэйн. В рождении Ли крылось что-то весьма позорное. Мать не говорила об этом, а рассказала мне все сама Харриет.
— Ли — мой внебрачный сын, — сказала она мне однажды. — Я родила его в ту пору, когда мне совсем не следовало этого делать, но теперь я рада, что поступила именно так, а не иначе. Я вынуждена была оставить его на воспитание твоей матери, и, конечно, она справилась с этим лучше, чем могла бы я.
Не уверена, что здесь она права. Ее второй сын, Бенджи, казалось, прекрасно себя чувствует, и я сама подумывала о том, какая удивительная мать эта Харриет. Она мне очень нравилась и, будто чувствуя мое восхищение, без которого, откуда бы оно ни происходило, она бы, наверное, и жить не смогла, зачастую приглашала меня к себе в гости. Разговаривать с ней было куда легче, чем с каким-нибудь другим взрослым человеком.
Эдвин и Ли служили в армии: это была семейная традиция. Предки Эдвина прославились на службе короля, а его родители встретились, когда король был в ссылке. Моя мать часто рассказывала мне о временах до реставрации монархии и о своем прерывании в старом замке Конгрив, где она жила в ожидании, когда король вступит в свои права.
Она сказала, что, когда мне исполнится шестнадцать, мне дадут почитать семейные дневники, и тогда я все пойму, пока же я начну свой собственный дневник. Сначала я была напугана этим, но когда действительно начала вести записи, то вскоре привыкла.
Вот и вся наша семья: Эдвин, Ли, я сама, на семь лет младше их, и Карл, на четыре года младше меня. Среди многочисленных слуг — наша старая няня Салли Нулленс и Джаспер, главный садовник, со своей женой Элен, которая исполняла обязанности нашей экономки. Джаспер был старым пуританином, который очень горевал о распаде английской республики и чьим героем был Оливер Кромвель. Его жена Элен, как я всегда считала, могла бы быть очень красива, если б хоть иногда позаботилась об этом. Потом следовала Частити, их дочь, вышедшая замуж за одного из садовников и иногда помогающая матери, когда не была обременена детьми, которых заводила каждый год без перерыва.
До этого времени жизнь людей, подобных нам, во вновь обретшей своего короля Англии протекала гладко. Я была слишком юна, чтобы ощутить удовлетворение, «разлившееся» по стране с возвращением монархии. В один из уроков миссис Филпотс рассказала мне, что раньше все свободы были столь ограничены, что народ чуть с ума не сошел от счастья, когда с него скинули эти оковы. Страна сбросила с себя тяжкий груз и стала почти нерелигиозной, результатом чего стало легкомыслие, витающее повсюду. Открывать театры — это хорошо, но миссис Филпотс считала, что некоторые пьесы сейчас слишком уж непристойны, дамы ведут себя просто бесстыдно, а эта мода устанавливается двором!
Она была роялисткой и не хотела бы критиковать образ жизни короля, но он и его бесчисленные любовницы, и в самом деле, вели себя неподобающим образом, а стране это пользы совсем не приносило.
Отец часто бывал при дворе: он был другом короля. Оба интересовались архитектурой, а после Великого пожара множество зданий в Лондоне пришлось перестраивать заново. Какое, бывало, поднималось оживление в доме, когда отец возвращался из дворца с новостями о том, что там происходит! Незаконнорожденный сын короля, герцог Монмут, приходился отцу другом, и однажды отец сказал, что очень жаль, что «старина Роули» (прозвище короля) не признал его права: тогда бы был другой наследник на трон, не то, что угрюмый католик, брат короля Карла.
Отец был, что довольно странно для такого человека, как он, ярым приверженцем протестантской веры. Бывало, он говорил, что английская церковь поставила религию на место, по праву принадлежащее ей: «Впустите сюда католиков, и тут же мы получим инквизицию и людей, шарахающихся от малейшего шороха, в точности как во времена Кромвеля! Вот они, две крайности, мы же хотим избежать их!»
Когда речь заходила о возможной смерти Карла и воцарении на троне его брата Якова, он становился серьезным. Каждый раз, когда я слышала его высказывания по этому вопросу, я поражалась его непримиримости. Иногда мать ездила ко двору вместе с ним. Когда брат Карл был еще совсем маленьким, она и слышать не хотела о том, чтобы выйти из дома, но теперь ее ничто не удерживало. Как один раз сказала Салли Нулленс, «за моим отцом надо смотреть в оба глаза», из чего я поняла, что до женитьбы в его жизни сменилось множество женщин. Вот что представлял собой наш дом, когда в него въехала Кристабель Конналт.
* * *Она приехала в один из туманных октябрьских дней. До Дувра ее должен был доставить дилижанс, а уж там сам отец встретил ее в экипаже. Я еще раз подумала о том, как он заботится о моем образовании! Для нее была подготовлена комната, и все слуги просто сгорали от любопытства увидеть ее. Думаю, жизнь их была более чем однообразна, и ее приезд стал настоящим событием, в особенности после того, что случилось с Эмили Филпотс. Последняя же продолжала изрекать в адрес новой воспитательницы столь мрачные пророчества, что, наверное, вся наша прислуга уверилась в том, что Кристабель Конналт окажется настоящей ведьмой.
Карл упражнялся в игре на флейте в моей комнате, и унылые такты разносились по всему дому. Почувствовав огромное желание скрыться куда-нибудь от этой погребальной мелодии, равно как и от давящей атмосферы всего дома вообще, я вышла прогуляться в сад. Вскоре я дошла до того места, где когда-то была беседка и где, как я слышала, был убит первый муж моей матери. Теперь здесь росли лишь цветы, но они всегда были красного цвета. Мать хотела посадить другие цветы, но, что бы там ни было посажено, все вырастало красным. Я думаю, это было делом рук старого Джаспера, потому что он твердо был уверен в том, что люди должны быть наказаны, и нельзя забывать прошлое просто потому, что так удобнее. Его жена говорила, что он настолько добр, что видит зло во всем. Я сомневалась, что это можно назвать добродетелью, и с подозрением относилась к подобному ее проявлению, однако, как мать ни обманывалась, думая, что происшедшее на этой лужайке забыто, память все-таки брала свое, и кроваво-красные цветы Джаспера продолжали цвести.
Пока я стояла у клумбы, до меня донеслись звуки подъезжающего к дому экипажа. Я замерла, прислушиваясь. Раздался голос отца, что-то крикнувшего конюхам, после чего снова наступила тишина: должно быть, они зашли в дом.
Внезапно меня охватила печаль, вызванная ожиданием перемен. Вероятно, Кристабель Конналт окажется очень начитанной, строгой и будет полна решимости обучать меня всем наукам. Эмили Филпотс этого сделать не удалось, оглядываясь назад, на свое прошлое, я поняла, что все ее усилия были весьма бесплодными: и Карл, и я с той хитростью, что присуща всем детям без исключения, мгновенно раскусили это (до того, как Карл начал ходить на уроки к священнику, она и его обучала). Мы очень жестоко обращались с бедной Эмили. Однажды Карл посадил ей на юбку паука и потом долго хохотал над ее испугом, после чего с показной галантностью убрал насекомое. Я ему тогда сделала выговор, объяснив, что этот случай показывает лживость и испорченность его натуры. Карл же сложил ладошки вместе и, возведя очи к небесам, точно как Джаспер, заявил, что все, что он сделал, было сделано во имя старой Филпотс.
