Софи Джордан - Грехи распутного герцога (перевод Lady
Маргарит продолжила:
— Ты не похожа на других девочек. Мы поняли это, когда ты поделилась своим хлебом с Элен.
Фэллон покачала головой.
— Элен?
— Маленькая Элен. Приблизительно пяти лет.
— О, — Фэллон кивнула, вспомнив ее. Какие–то старшие девочки украли еду у ребенка, а когда та начала возражать, злобно выкрутили ей руку.
Маргарит подтянула колени к груди.
— Ты напомнила нам … ну, нас, что ли.
Фэллон переваривала услышанное и не смогла ответить из–за плотного комка, застрявшего в горле. Она просто радовалась, что сблизилась с двумя другими душами. И больше не чувствовала себя настолько ужасно одинокой.
— Вот! – Эви упала на сено, показывая на единственную вспышку света в ночи, дугой прошедшую через темное, чернильное небо. — Вы видели это? Падающая звезда! Видели?
Фэллон кивнула, глядя в окно.
— Быстро загадывайте желания, — Эви крепко зажмурилась, ее губы шевелились, она объявила: — Я хочу приключений! Посетить далекие края, быть как можно дальше от этого мерзкого места. — Открыв глаза, она посмотрела на Маргарит, подталкивая младшую девочку. — Ну, чего ты желаешь?
Облизав полные губы, Маргарит задумчиво посмотрела в ночь.
— Я желаю… Я хочу быть значимой.
Эви медленно кивнула, затем обратила внимание на Фэллон, которая, затаив дыхание, ждала своей очереди. Ее сердце жаждало многого. Она хотела так много. Невозможного! Она хотела Па.
Она загадала кое–что важное и надеялась, что это достижимо.
— Я хочу иметь свой дом.
Полоса света, оставленная падающей звездой, исчезла, после того как слова слетели с ее губ, но Фэллон, словно перед глазами все еще могла видеть ее в ночном небе.
Их торопливо сформированные желания задержались в воздухе, слова парили подобно благоговейной молитве, громко произнесенной в часовне.
Я хочу приключений.
Я хочу быть значимой.
Я хочу иметь свой дом.
Глава 1
Фэллон шла вдоль мощеной улицы все медленнее и медленнее, впереди уже виднелся скромный кирпичный особняк – дом вдовы Джемисон. Пальцы ног больно вдавливались во внутреннюю поверхность туфель, и Фэллон просто мечтала о паре мужских ботинок, заброшенных под кровать, потому что миссис Джемисон сочла их неподобающими для своей служанки. В этой одежде я выгляжу как мужик в женских тряпках. Фэллон вздохнула и покачала головой. Она уже давно смирилась с тем, что ей никогда не быть женственной или изящной. Так почему бы остальным не сделать то же самое?
Было поздно. Встретившись с Эви и Маргарит, она совсем потеряла счет времени. Им наконец–то представилась возможность увидеться после двух лет переписки, с тех пор как их пути разошлись. Ее мягкая длинная юбка со свистом разрезала низкий ночной туман. Кутаясь глубоко в плащ, Фэллон остановилась и посмотрела на вырисовывающийся силуэт особняка, прячась в тени по непонятным ей самой причинам. Осторожность пронизывала ее, пока она смотрела на танцующие по бледному кирпичному фасаду тени. Какое–то мрачное чувство звенело в ней, покалывая затылок.
Предчувствие, на которое она не могла не обратить внимание… Инстинкт, родившийся в ней с тех пор, как убили ее отца и она оказалась на пороге Пенвича.
Ее пальцы обвились вокруг холодной стали забора, окружавшего маленький дом. Дрожа от ночного холода, она приказала себе поскорее убраться в тепло дома, но не могла даже пошевелиться.
И вдруг как гром среди ясного неба к ней пришло понимание этой настороженности.
Из окна передней гостиной лился свет. Приглушенный шум голосов витал в воздухе, словно мягкий ветерок. В такое позднее время дом обычно погружался в тишину сразу после того, как вдова Джемисон, приняв свой вечерний «тоник», отправлялась смотреть сны в сопровождении трех своих мопсов. Кроме того, вчера вдова уехала в Корнуолл навестить своих родственников, что делало эту ситуацию еще более странной. Бόльшая часть прислуги не имела ночных обязанностей, и потому была предоставлена самой себе и по собственному усмотрению могла распоряжаться своим досугом. Но никто из них не решился бы устроить вечеринку, пока хозяйки нет. Тем более в гостиной. Строгая экономка никогда бы не позволила случиться такому безобразию.
Итак, оставался вопрос: кто находится в доме? Решив, что ей нет до этого дела, Фэллон открыла ворота, ведущие к задней части дома, и тихонько прикрыла их за собой. Проскользнув внутрь через дверь для прислуги, она остановилась. В доме раздавались громкие незнакомые голоса. Из передней части дома послышался пронзительный женский смех, а через мгновение – смех другой женщины, такой же резкий. Фэллон вздрогнула и понеслась по узкому коридору так быстро, что обзавидовался бы даже профессиональный спринтер.
Кто бы мог быть сейчас в доме? У миссис Джемисон не было таких подруг, которые чувствовали бы себя здесь свободно в ее отсутствие. Разве что…
Фэллон приросла к месту, ощущая одновременно холодный страх и уверенность в своей догадке. Она закрыла глаза и потрясла головой.
Реджинальд. Ну конечно же. Или Реджи, как величала его не чаявшая в нем души мамаша.
Те редкие моменты, когда тонкие губы миссис Джемисон кривились в улыбке, означали, что ее сынок приехал домой из школы. Это было всего дважды с тех пор, как Фэллон нанялась сюда, но и этого было предостаточно. Ей было хорошо знакомо выражение, которое застывало на лице дражайшего Реджи во время его визитов к матери. Жизнь «подарила» ей тысячи встреч с благородными аристократами, имевшими именно такие лица. Ни благородством, ни сдержанным аристократизмом от этих «джентльменов» и не пахло.
Отпрыск был приблизительно ее возраста. Даже не принимая во внимание его веснушки и непропорциональные телу конечности, он выглядел намного младше самой Фэллон, которой исполнилось двадцать. Однако ни его обманчивая юность, ни слепое обожание его матери не могли одурачить ее. Потребовалось совсем немного времени, чтобы Фэллон поняла, почему девицы сторонились его.
Она едва не огрела этого хама книгой по башке, когда он зажал ее в библиотеке. Столь чудовищный поступок предотвратило внезапное появление его родительницы. Вместо того чтобы отчитать сына, она выгнала Фэллон из комнаты, сделав ей строгий выговор: «В моем доме шлюхи не работают. Покрой чем–нибудь свои отвратительные волосы и тащи свой зад на кухню».
Лицо Фэллон до сих пор вспыхивало от злости, когда в ее памяти эхом отдавались те оскорбление и фамильярность. Недовольство мастера Броклхерста пропитывало воздух в залах Пенвича, если ему вдруг казалось, что волосы кого–то из девочек отрастали длиннее, чем позволял он. Фэллон всегда нарывалась на его необъяснимую ярость со своими пламенными локонами.
