Жюльетта Бенцони - Кровавая месса
Сам де Бац добирался в Англию через Булонь, где у него стояли на якоре два корабля с проверенной командой. Там же ему принадлежали два склада, где в случае необходимости можно было спрятать товары и эмигрантов. Лаура и Питу выехали в дилижансе в Сен-Мало, откуда планировали добраться до острова Джерси и отплыть в Англию на одном из кораблей матери Лауры, Марии де Лодрен. Это был сложный маршрут, но зато он не привлекал ненужного внимания. Ведь в подоле платья Лауры был зашит самый знаменитый из драгоценных камней того времени — большой голубой бриллиант Людовика XIV. Де Бац рассчитывал его продать и при помощи полученных денег спасти Марию-Антуанетту, маленького Людовика XVII, его сестру и Мадам Елизавету.
Пока они ехали к дому леди Аткинс, кучер перешел от рассуждений на политические темы к непредсказуемости человеческой натуры, что, возможно, представляло немалый интерес, но барон, погруженный в свои мысли, ничего не слышал. Когда лошадь остановилась, возница как раз заканчивал свой монолог:
— …вот я и говорю, что ничего другого не остается, как начать войну с этими дикарями! Вы согласны со мной, сэр?
— Да, абсолютно, — машинально ответил де Бац.
Расплатившись, барон вышел из экипажа, поднялся по ступеням крыльца с колоннами в ионическом стиле и увидел высокого, сухопарого мужчину в плотном плаще, который Стоял у дверей особняка Шарлотты и ожидал, когда ему откроют. Из-под плаща виднелись худые ноги в туфлях с серебряными пряжками, шляпа мужчины, сдвинутая на ухо, выглядела вполне современно, хотя волосы были причесаны на дореволюционный манер. Длинный крючковатый нос, агрессивный подбородок и крупный рот довершали картину.
Появление барона отвлекло незнакомца от ожидания, которое определенно затянулось.
— Такое впечатление, что дома никого нет, — обратился он к де Бацу, чуть улыбнувшись. И барон, отличавшийся великолепной памятью, сразу же вспомнил этого человека. Невозможно было забыть это лицо, напоминавшее маску из итальянской комедии:
— Пельтье! — воскликнул он. — Жан-Габриэль Пельтье! Я и не подозревал, что вы в Лондоне.
Память Пельтье оказалась ничуть не хуже, чем у де Баца:
— Неужели вы тоже решили отправиться в изгнание, мой дорогой барон?
Де Бац пожал плечами:
— Мне кажется, я никогда не был вам особенно дорог, и не понимаю, почему в Англии ваше отношение ко мне должно измениться. А эмигрировать я не собирался. Я всего лишь приехал с визитом к леди Аткинс.
— Неужели и вы нуждаетесь в деньгах? Брови де Баца от удивления взлетели вверх:
— А вы, как я вижу, не перестали мерить людей на свой аршин. Нет, деньги мне не нужны.
— Вам повезло. Жизнь здесь невероятно дорога…
— В Париже она еще дороже. Давно ли вы приехали?
— Я уехал 21 сентября, когда Францию объявили «единой и нераздельной Республикой», хотя Мирабо всегда говорил; что она «должна быть монархией даже с точки зрения географии». Поняв, что дело плохо, я взял ноги в руки и помчался на побережье. Там мне повезло встретить герцога Шуазеля-Стенвиля. Именно он помог мне перебраться через Ла-Манш.
— И чем же вы теперь занимаетесь?
— Что может делать старый писака, кроме как марать бумагу в ожидании славы? После приезда сюда я сумел опубликовать мои «Парижские зарисовки» под названием «Последние дни Парижа».
— И что же вы описывали?
— Как — что?
— Ужасы 10 августа, массовые убийства в сентябре…
— Вы при этом присутствовали?
— Н-нет, но я собрал свидетельства очевидцев, которые потрясли местную публику.
— Я в этом не сомневаюсь, — с иронической усмешкой заметил де Бац. — Так, значит, вы отказались от издания «Деяний апостолов»? А ведь ваша газета пользовалась определенным успехом.
Первый номер «Деяний апостолов» вышел в октябре 1789 года. Это было странное издание. Его авторы считали себя контрреволюционерами, но с одинаковой яростью обрушивались и на сторонников революции, и на королевскую семью, обвиняя Людовика XVI в том, что он позволил событиям развиваться именно в таком направлении. Первыми редакторами газеты стали граф де Ривароль и Жан-Габриэль Пельтье, сын богатого буржуа из Нанта, сделавшего себе состояние на торговле рабами. Потом к ним присоединились и другие авторы. Пельтье громко вздохнул.
— Все наши «апостолы» разлетелись кто куда. Конец был неминуем. Ривароль теперь в Гамбурге, кое-кто здесь…
— Неужели вам не хватило людей? У Христа было всего лишь двенадцать апостолов, а для вашей газеты писали человек сорок.
— Без Ривароля я ничего не могу делать. Но это не мешает мне сражаться с кровопийцами, захватившими Францию, которые…
— Избавьте меня от ваших речей! Что толку кричать на всех перекрестках, если вы так далеки от нашего несчастного королевства. Надо действовать.
— А вы, стало быть, собираетесь действовать? — Разумеется.
— Что ж, помогай вам бог. — С этими словами Пельтье снова постучал в дверь массивным бронзовым молотком.
— Судя по всему, дом пуст, — заметил де Бац.
Он был скорее раздражен, чем разочарован, но ему пришлось в очередной раз убедиться в непредсказуемости событий. Не успел он закончить фразу, как дверь приоткрылась, и показалась всклокоченная голова человека в очках, снимавшего большой грязный фартук.
— Давно ли вы ждете, господа? — осведомился он с тревогой.
— Не меньше часа! — рявкнул в ответ Пельтье. — И кто вы такой, собственно? Где Блант?
— Меня зовут Сматс, я сторож. Я как раз спустился в погреб и не слышал, как вы стучали.
— Нетрудно догадаться, чем вы там занимались! Итак, вашей госпожи нет дома?
— В конце года миледи всегда уезжает в Норфолк, — заявил Сматс и не преминул ехидно добавить:. — Вы должны бы это знать, сэр, если принадлежите к числу друзей миледи. — Разумеется, мне это известно, но…
— Минутку, — прервал его де Бац. — Давно ли уехала леди Аткинс?
— Как обычно, за два дня до Рождества, сэр.
— Скажите, с тех пор никто не спрашивал миледи? Сюда должна была приехать молодая белокурая женщина, американка, в сопровождении джентльмена?
Глаза Сматса, прикрытые очками, стали круглыми от удивления:
— Я никого не видел. Правда, я заступил на службу только позавчера. Миледи была так добра, что позволила мне уехать на похороны родственника в Корнуолл…
— А кто сторожил дом вместо вас? — продолжал расспрашивать де Бац, намеренно вертя в пальцах серебряную монету так, чтобы сторож ее видел.
— Том Уэллер, один из лакеев, которому доверяет сэр Эдвард. Но он тоже уехал в Кеттерингэм-холл.
— Том вам ничего не сказал?
— А зачем ему мне говорить? Если кто-то и приходил, то Том уже доложил об этом леди Аткинс. Могу ли я еще быть чем-нибудь вам полезен, сэр? — Сторож покосился на серебряную монету, которая тут же оказалась в его ладони.
