Виктория Холт - Сама себе враг
Все, что я знаю о своем отце, основано на слухах, которые я жадно ловила. О нем говорили еще долго после его смерти, и благодаря осторожным расспросам и внимательным наблюдениям я начала через какое-то время постигать сущность человека, которого у меня отняли.
Он был великим правителем – Генрих Наваррский,[6] лучший из королей, каких когда-либо знала Франция. Его смерть окружила образ его ореолом святости; ведь жертвы убийц – особенно жертвы коронованные – сразу превращаются в мучеников. Как и мой собственный дорогой Карл. Впрочем, до этого еще далеко. Мне пришлось многое вынести, прежде чем разразилась величайшая трагедия в моей жизни.
Итак, отец мой умер. Еще вчера пребывал он в добром здравии – ладно, не будем лукавить – почти добром, насколько может оно быть таковым у пятидесятилетнего мужчины, всегда ценившего радости жизни, – а на следующий день бездыханное его тело принесли домой, в Лувр, и опустили на ложе в королевской опочивальне. Вся страна погрузилась в траур, а министры охраняли дворец и нас, детей, – особенно брата моего, Людовика,[7] которому предстояло взойти на престол. Я же в это время мирно спала в своей колыбельке, не подозревая о преступлении безумца, лишившего Францию короля, а меня – отца.
Кажется, тогда нас, королевских детей, было семеро… Старшим был Людовик, дофин, которому, когда я родилась, уже исполнилось восемь. За ним шла Елизавета – на год младше Людовика. Спустя четыре года родилась Кристина, а затем семья опять стала быстро увеличиваться: маленький герцог Орлеанский, не успевший дожить до присвоения титула, потом – Гастон,[8] а затем и я, Генриетта-Мария.
Возможно, поведение моей матери многим казалось предосудительным, однако она выполнила свой долг – подарила королю множество детей, а это, как известно, – первейшая и важнейшая обязанность королевы. Но увы! Насколько сильна была в народе любовь к моему отцу, настолько же глубока неприязнь к его супруге. Во-первых, из-за того, что была она дочерью Франческа Второго, владетеля Тоскани, а французы всегда терпеть не могли чужеземцев. Во-вторых, она была толстой и не слишком красивой, да еще и происходила из семейства Медичи. Народ хорошо помнил другую итальянку, жену Генриха Второго – и не было во Франции королевы, которую ненавидели бы так, как Екатерину Медичи. Ее обвиняли во всех бедах страны – и в Варфоломеевской ночи, и в смерти от яда множества людей. Королева Екатерина стала героиней народной легенды – легенды об итальянской отравительнице. К несчастью, моя мать тоже носила имя Медичи.
Однако, пока был жив отец, матери моей отводилась лишь второстепенная роль. Королеве приходилось терпеть постоянные измены неверного мужа, снискавшего славу большого любителя женщин. «Неувядающий любовник» – такое прозвище дал ему народ, и отец мой оправдывал его вплоть до самой своей кончины. Герцог де Сюлли – очень талантливый министр и друг монарха – считал такую характеристику крайне неуместной, но ничего не мог поделать. Отец же действительно был великим королем, но прежде всего он был великим любовником, и охота за женщинами стала для него смыслом жизни. Отец просто не мог без них существовать. И хотя это большой недостаток для государя, народ снисходительно относился к этой его слабости и даже гордился его подвигами на любовном поприще. «Король – настоящий мужчина», – говорили люди, после чего подмигивали, кивали головами и многозначительно улыбались.
Даже перед самой смертью он был вовлечен в романтическую интригу.
Я узнала об этом от мадемуазель де Монглат, дочери нашей гувернантки; девушка была намного старше меня, и я быстро оказалась на ее попечении. Я звала ее Мамангла, так как сначала она была мне словно мать, а позже заменила старшую сестру, и я любила ее больше всех на свете. Со временем Мамангла сократилось до нежного Мами, и Мами она осталась для меня навсегда.
Все мы очень боялись мадам де Монглат, которая не уставала нам напоминать, что если мы будем дурно себя вести, то у нее имеется высочайшее соизволение нас высечь, ибо раз мы – королевские дети, то и спрос с нас больше, чем с любых других малышей.
Мами ни капельки не походила на свою мать. Девушка тоже считалась чем-то вроде гувернантки, что не помешало ей сблизиться с нами и стать нашей подругой. Она всегда была готова рассмеяться, пересказать нам последние скандальные сплетни и принять участие в наших детских проделках; и если бы о шалостях наших узнала мадам де Монглат, то всем нам пришлось бы туго…
Благодаря Мами я начала понимать, что происходит вокруг и что значит быть ребенком в королевской семье; разобралась я также во всех выгодах и неудобствах своего положения. Мне казалось, что неудобств было больше, и Мами была склонна со мной согласиться.
– Ваш отец любил вас, малышей, – рассказывала она мне. – Он часто говаривал, что все вы такие красивые – и он просто не понимает, как ему и королеве удалось наделать столь прелестных детей. Мне приходилось скрываться у вас, потому что моя мать запретила мне появляться перед королем.
– Почему?
– Потому что я была молода и не уродлива. Мать считала, что я довольно хорошенькая и он может положить на меня глаз.
После этого заявления Мами обычно громко смеялась.
– Таков уж он был, наш король, – заканчивала она.
Я была еще очень маленькой и многого не понимала, засыпала Мами вопросами, хотя и стыдилась проявлять свое невежество.
– Вы были его любимицей, – говорила Мами. – Вы же – дитя его преклонных лет. Понимаете, он этим доказывал, что еще может иметь прекрасных сыновей и дочерей. Хотя вряд ли ему стоило об этом волноваться. Постоянно какая-нибудь женщина объявляла его отцом своего ребенка. Так о чем это я? О… он вас обожал! Он ведь всегда был без ума от хорошеньких малышек, и разве не назвали вас в честь отца… насколько это возможно для девочки?! Генриетта-Мария. Генриетта – в честь Его Величества, а Мария – в честь вашей матери. Два имени, и оба королевских.
От Мами я узнавала дворцовые сплетни – свежие и старые, те, которые мне следовало знать, и те, которые знать вовсе не следовало. От нее я услышала, что, прежде чем обручиться с моей матерью, отец был женат на дочери Екатерины Медичи, королеве Марго, – одной из самых озорных и обворожительных женщин Франции. Но мой отец ненавидел Марго и никогда не хотел на ней жениться. Их брак, по чьему-то удачному выражению, был замешен на крови, поскольку во время свадебных торжеств – в канун дня святого Варфоломея[9] – произошла ужаснейшая резня; множество гугенотов приехало тогда в Париж на свадьбу сына женщины, которую считали они главой протестантского движения, и католички Марго. Поэтому-то гугенотов и оказалось так удобно уничтожить…
