Дженнифер Блейк - Порочный ангел
С тех пор она не раз пожалела о своем решении. Ей тяжело было смотреть на постояльцев, поселившихся в гостиной и комнатах, где некогда жила ее семья и куда приглашали гостей. Кто же, кроме нее, теперь может указать Жан-Полю, какой не правильный шаг намерен он сделать? Да, но может ли она ждать, что он послушает свою ставшую сварливой сестру, превратившуюся в рабочую лошадь?
Элеонора и Зебе прошли мимо торговки в белом фартуке и шиньоне, громко расхваливавшей свои жареные орешки. Их тяжелый густой запах висел в воздухе и смешивался со столь же густым и тяжелым запахом кофе, доносившимся из открытых дверей кофеен, и с запахом лошадиного навоза, разжиженного сточными водами, текущими по канавам вдоль улиц. Зловоние в этот день было особенно сильным. Заключенные расчищали улицы. Обходя отряд людей, скованных цепями щиколотка к щиколотке, и их вооруженных охранников, Элеонора отвела глаза. Это вышло само собой, она не хотела своим сочувствующим взглядом добавить еще больше тяжести тем, что видит и осознает их судьбу.
Бэнк-Аркада располагалась на Мэгэзин-стрит близ Гравьера. Это было место, где встречались бизнесмены, люди разных профессий, авантюристы. Славилось оно тремя достопримечательностями, одна из которых — бар с невероятно длинной стойкой, другая — популярный аукционный зал и третья — единственный в городе двор со стеклянной крышей. Многие планы в войне за независимость Техаса, в мексиканской войне, экспедиции на Кубу, руководимой Лопесом, составлялись именно здесь, в верхних комнатах Бэнк-Аркады. Немало сделок заключалось, немало передавалось секретов здесь же, за пивом и виски. А теперь, когда над городом витал революционный дух, в Бэнк-Аркаде постоянно шумело людское море.
Элеонора не пошла внутрь, ибо только женщина опре деленного рода занятий могла позволить себе это без вреда для своей репутации, да и их не особенно там приветствовали. Место было специально отведенным для деловых встреч.
— Я недолго. — Молодой человек, известный своим друзьям по прозвищу Зебе, нахмурился, задержав руку на двери бара. — Вам, конечно, неудобно без служанки, но все будет в порядке. Могу ли я дать совет?.. Ваши волосы… Лучше бы их прикрыть.
В спешке Элеонора не заметила, как капюшон соскользнул и ветер растрепал ее строгую прическу с пробором посередине. Золотисто-рыжие пряди выбились из-под шиньона на затылке, и на висках свисали локоны. Кивнув, она натянула капюшон и прислонилась к оштукатуренной кирпичной стене.
Темнело. На противоположной стороне улицы огромные листья бананового дерева, возвышающегося над стеной, окружавшей двор, шелестели все громче под усиливающимся ветром. Ветер поднял пыль с деревянного настила, на котором стояла девушка, и пыль осела на щиколотки, видневшиеся из-под юбки. Похоже, собирался дождь, и, стало быть, большинство ее постояльцев останутся на обед в пансионе. Ей следовало бы приготовить сегодня побольше.
Через дверь, беспрестанно хлопающую, доносились обрывки разговоров. Рабство, права государства, наследствен-нов право. Только об этом все твердили в эти дни. В воздухе носилось нечто, возбуждавшее воинственный дух в каждом. Элеонора не понимала причин подспудного людского гнева, который чувствовался повсюду, вероятно потому, что у нее не было времени соотнести услышанное со своими проблемами. Если бы даже отменили рабство, ее бы это не коснулось. Рабы Вилларов были распроданы согласно наследственному праву, чтобы можно было расплатиться со всеми родственниками, а они с Жан-Полем могли сохранить дом на Роял-стрит. Их единственная рабыня — старуха, которая нянчила отца и их обоих. Они ее очень любили, но сейчас от нее не было никакой пользы, кроме того, что она считалась дуэньей Элеоноры. Слишком старая и слабая, она вряд ли могла помочь чем-то еще. Если честно, сейчас рабыня была для Элеоноры обузой — еще один человек, за которым надо присматривать, и лишний рот.
Она выпрямилась, увидев, как Зебе вышел из бара и широкими шагами направился к ней.
— Извините, мадемуазель. Похоже, я напрасно побеспокоил вас. Жан-Поль отказался встретиться с вами.
— Отказался?
— Это задевает его гордость, — пояснил юноша. — У меня не было возможности поговорить с ним наедине, а ему не хотелось бы, чтобы окружающие думали, что он под каблуком у сестры.
— Скажите ему… что есть очень срочное дело. Что нужен его совет.
— Извините, мадемуазель, Жан-Поль… он не в себе… И мне бы это стоило жизни…
— Вы хотите сказать, что он пьян?
— Нет-нет. Только немного возбужден.
Ее черные, вразлет, брови сошлись на переносице. И, хмуро кивнув, она сказала:
— Понимаю. Он вам угрожал.
— У Жан-Поля меткий глаз. И я бы не хотел встретиться с ним лицом к лицу на дуэли. Даже при том, что он мой друг.
— И это в ответ на ваши усилия помочь ему?
Просунув руки в прорези накидки, она стиснула пальцы.
— Ну, мне, думаю, он не бросит вызов.
— Уж не собираетесь ли вы сами пойти туда?
— А почему бы и нет? — И она шагнула мимо Зебе.
— Жан-Поль сказал, что вам не следует приходить сюда.
— О, похоже, вы слишком быстро оставили страстное желание спасти моего брата.
— Вы не понимаете…
— Вы тоже, — в голосе Элеоноры послышался гнев. — Мой брат, конечно, не состоит у меня в подчинении, но и я тоже вольна поступать так, как считаю нужным.
Голубой дым дорогих сигар окутал потолочные балки. Он поглотил Элеонору, когда она пробиралась к столу, возвышавшемуся в углу зала. На нем были разбросаны бумаги, а среди них стояли пивные кружки и рюмки, над которыми, жужжа, кружилась одинокая пьяная муха.
За столом сидели пятеро мужчин. Одного ей кто-то показал, сообщив, что это агент Уокера в Новом Орлеане по имени Томас Фишер. Другой — ее брат. Остальные, незнакомые, были в форме — в кроваво-красных мундирах, отделанных золотом, в белых замшевых бриджах и черных кавалерийских сапогах.
Элеонора ожидала, что мужчины поднимутся при ее появлении, но такой знак уважения ей оказан не был, и она растерялась, а их холодный оценивающий взгляд обезоружил ее вовсе. Жан-Поль сделал было попытку встать, но остановился, поскольку никто не собирался его поддержать. Его вьющиеся каштановые волосы лежали в беспорядке, точно он только что прошелся по ним всей пятерней. От раздражения его и без того румяные щеки стали еще краснее, а глаза потемнели до черноты. Под обвиняющим взглядом Элеоноры ему хотелось держаться вызывающе, и он сжал губы.
Фишер был с виду человеком невзрачным, лишь фанатичный блеск в глубине глаз обращал на него внимание. Рядом с ним откинулся в кресле один из людей Уокера, израненный в боях ветеран, его левая рука висела на перевязи. Правой рукой он держал пивную кружку, ею же сдвинул назад шляпу, чтобы лучше видеть. Слева от него, привалившись спинкой стула к стене так, что он стоял на двух ножках, сидел широкоплечий человек с волосами песочного цвета. Между пальцами он зажал горящую папиросу. Еще один вояка стоял у другого края стола, опершись о него ладонью. Как и другие, он был высок и широк в плечах, но выражение лица — совсем иное. Из-за бронзового цвета кожи и прямых черных волос Элеонора приняла его за наемника, за иностранца. Поглядев на него, она подумала, что все они слишком молоды для эполет столь высокого ранга.
