Джо Беверли - Нежный защитник
Уорбрик. Мерзавец Уорбрик, жестокий брат Роберта де Беллема, давно заслужившего самую зловещую славу…
Когда Уорбрик явился к ним в замок, разряженный в пух и прах, и по всем правилам предложил Имоджин руку и сердце, она с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться при виде этого жирного бочонка, закутанного в шелка и бархат. Однако в облике демона во плоти, представшего перед ней в эту минуту, не было ничего смешного. И она сейчас думала лишь о том, что слухи о его звериной жестокости и фантастической силе нисколько не преувеличены.
И он явился, чтобы жениться на ней.
— Ха! Сэр Гилберт! — взревел он. — А где же наш лакомый кусочек?
— Леди Имоджин уже на пути к королю, — с трудом произнес сэр Гилберт. — Оставьте нас в покое, лорд Уорбрик.
Уорбрик ринулся в атаку. Гилберт попытался отбиться, но рука с мечом дрогнула от слабости. Уорбрику не составило никакого труда поймать его за запястье свой мясистой лапой и лишить последней возможности защищаться.
— Ты врешь! Я уже неделю не спускаю глаз с восточного тракта! Но по нему проезжал только твой гонец с письмом, в котором ты просишь короля защитить эту девку!
Гилберт без сил рухнул на колени. Имоджин почувствовала, что и ее ноги подгибаются от страха. Если Уорбрик перехватил гонца, он наверняка уничтожил письмо. Теперь помощи ждать неоткуда.
Уорбрик схватил старого рыцаря за горло.
— Где она?
— Уехала, — прохрипел сэр Гилберт.
— Где она? — Жирная физиономия Уорбрика побагровела от ярости, и он принялся трясти сэра Гилберта, как делает это собака, поймавшая крысу.
Внезапно что-то громко хрустнуло. Со звериным ревом Уорбрик отшвырнул свою жертву в угол. Имоджин в немом ужасе уставилась на бездыханное тело старинного друга и преданного вассала ее отца. Уорбрик сломал ему шею.
Ее била крупная дрожь. Она ничего не могла с собой поделать. Она была уверена, что все люди, находившиеся в зале, слышат, как стучат ее зубы.
Она не могла шевельнуть и пальцем.
Она не могла собраться с мыслями.
В зал вбежала женщина, спасаясь от невидимой погони. И попала из огня да в полымя. Это была Дженин, служившая у Имоджин камеристкой. Она застыла как вкопанная и кинулась было обратно, но двое солдат уже схватили ее за руки.
По приказу Уорбрика они бросили ее на стол и задрали подол на голову. Но даже толстая ткань юбок не смогла заглушить ее отчаянные крики и мольбы о пощаде. Негодяи легко поймали ее ноги и развели их в стороны. Тем временем Уорбрик расстегнул штаны. Одним жестоким ударом он вонзился Дженин между ног. Она пронзительно взвизгнула от боли и сопровождала жалобным криком каждый новый удар, наносимый Уорбриком с размеренностью бездушного механизма.
Крики Дженин становились все слабее и глуше. Уорбрик пыхтел и чертыхался. А его огромная туша все дергалась, дергалась, дергалась взад-вперед…
Имоджин даже не заметила, как начала стонать в такт ужасным рывкам насильника. Ей пришлось до крови закусить кулак, чтобы заглушить свои стоны. Она понимала, что, если ее схватят, ее ждет та же судьба.
Правда, по наивности она полагала, что Уорбрик сначала женится на ней, а насильничать станет потом, но на этом отличия и кончались. Имоджин не сомневалась, что, если она посмеет сопротивляться, он не постесняется приказать своим солдатам держать ее до тех пор, пока не удовлетворит свою похоть.
Она хотела отвернуться, но обнаружила, что не может отвести глаз от этого жуткого зрелища. Да к тому же у нее мелькнула мысль, что, отвернувшись, она предаст не только Дженин, но и остывающее тело сэра Гилберта.
И потому она смотрела, как Уорбрик застегнул штаны и кивнул одному из своих приспешников. Негодяй расплылся в глумливой улыбке и с радостью занял место своего хозяина, чтобы продолжить издевательство над бедной женщиной. Камеристка уже не кричала — до Имоджин доносились лишь ее отчаянные стоны.
Имоджин не в силах была дольше терпеть это зрелище. Разумеется, она помнила, что сэр Гилберт приказал ей оставаться в тайнике, что бы ни происходило в замке. Но ведь он теперь мертв и не сможет ее защитить. А Уорбрику была нужна только она. И если он получит ее, остальные обитатели замка могут рассчитывать на снисхождение. И может, тогда Дженин отпустят и оставят в живых? И Имоджин стала на ощупь пробираться к выходу из тесного тайника.
Ей сделалось тошно при мысли, что она по доброй воле сдастся Уорбрику, но оставаться в стороне от происходящего было выше ее сил. От принятого решения ей стало легче дышать. Она даже подумала, что наверняка успеет сбежать до того, как Уорбрик начнет оформлять их брак по всем правилам. А если нет — ей никто не сможет помешать расстаться с жизнью в любой момент.
Чем дальше она уходила от отверстия в стене, тем все темнее становилось вокруг, но Имоджин знала, что ей следует просто идти вперед, никуда не сворачивая, и тогда она окажется у лаза из потайного прохода, устроенного под западной лестницей. Она шла, прекрасно ориентируясь в темноте и невольно радуясь тому, что ничего не видит и не слышит. К тому же она утешала себя мыслью о том, что выполняет свой нелегкий долг хозяйки замка.
Едва заметный лучик света обозначил перед ней близкий выход. Она ускорила шаги.
— Миледи! — прошептал кто-то.
— Сивард? — Она чуть не задохнулась от радости. — Ох, Сивард! Мы не можем этого так оставить! Я должна немедленно сдаться Уорбрику!
— Так я и знал, что вы до этого додумаетесь! — проворчал ее сенешаль[2], и в тот же миг его тяжелый кулак врезался ей в подбородок. Свет померк в глазах Имоджин, и она погрузилась в темноту.
Имоджин пришла в себя в лесу. Благодаря лунному свету ночная тьма не была совсем уж кромешной, однако разглядеть что-то под покровом пышных зеленых крон было почти невозможно. Первым делом она ощутила боль в подбородке и машинально потерла его, наградив своего обидчика несколькими нелестными прозвищами.
И тут она все вспомнила.
Сэр Гилберт.
Дженин.
Уорбрик.
Сивард наверняка опоил ее каким-нибудь зельем, чтобы она как можно дольше оставалась в беспамятстве, и скорее всего именно этим объяснялись ее сонливость и вялость. Впрочем, сейчас это состояние пришлось весьма кстати. Память прокручивала перед ее мысленным взором жуткие картины, одна страшнее другой — теперь ей вообще казалось, что они не покинут ее до конца жизни, — но все они воспринимались ею как зыбкие сновидения и не задевали ее чувств.
Или почти не задевали. Ее снова начала сотрясать нервная дрожь, и ей пришлось стиснуть челюсти, чтобы не стучали зубы.
