Елена Арсеньева - Последнее лето
Русанов предостерегающе кашлянул.
Олимпиада бросила на него быстрый взгляд и ласково склонилась к племяннице:
– И глаза разные, и барышни тоже разные.
Русанов что-то недовольно прошипел.
– Это одна барышня! – не унимался Шурик.
– Две, мое солнышко. – Тетя Оля снова чмокнула его в макушку. – Две, просто они очень похожи друг на друга.
– А почему они так похожи? – спросила Сашенька. – Они близнецы, да? Как дочки у Матрены?
– У какой еще Матрены? – изумилась тетя Олимпиада.
– Ну, у Матрены, у прачки, к которой наша Даня белье носит. У нее теперь дочки, две одинаковые дочки, неделю назад родились, но они еще не умеют ходить. И Матрена тоже не ходит, она все время в постели лежит.
– А ты откуда знаешь? – изумился теперь Русанов.
– Я сама видела, – гордо сообщила Сашенька. – Когда Даня белье в стирку последний раз носила, я с ней пошла. Нас из гимназии пораньше отпустили, вас с тетей дома не было, вот меня Даня и взяла с собой. Ой, у Матрены такая плохая кровать! Не понимаю, как на ней можно лежать?! А она все время лежит, ей вставать нельзя.
– Черт знает что! – проворчал Русанов.
Олимпиада чуть нахмурилась: она считала, что обсуждать прислугу при детях – моветон. Однако ее beau-fre?re не унимался:
– Если Матрена все время лежит на своей плохой кровати, то кто стирает наше белье?
– Матренин муж, – радостно сообщила Сашенька.
– Боже! – драматически воскликнул Русанов. – Нет, в моем доме творится невесть что!
– Почему в твоем доме? – удивилась Сашенька. – Ведь Матренин муж стирает белье в своем доме, а не в твоем.
Русанов только возвел очи горе, но ничего не сказал и пошел было вон из светелки, однако Сашеньку не так-то легко было угомонить:
– Подожди, папа! Куда ты? Тетя Оля нам еще не сказала, кто эти барышни!
– J’en ai assez, – резко обернувшись, сказал Русанов. – Ne dites rien! Inventez quelque chose!
– Il est enfin temps de finir avec tous ces sous-entendus
[4] , – пробормотала тетя Оля.
– Вы сами говорили, что… – начала было Сашенька.
Она хотела сказать: «Вы сами говорили, что неприлично разговаривать на иностранном языке, если его кто-то не понимает. Шурка точно не понимает по-французски, а я только некоторые слова!» – но ее никто не услышал: реплики отца и тетки следовали так стремительно, что теперь Сашенька даже отдельных слов не могла понять.
– On peut penser que vous avez manigance? cette visite, ces portraits.
– Ne dites pas de be?tises, Constantin. Vous savez parfaitement qu’ils e?taient lа depuis dix dernie?res anne?es. Quant a? tout le reste… To?t ou tard cette question devra e?tre e?voque?e. Le plus vous cachez des enfants, le plus ils seront inte?resse?s par ?a. Je suis d’avis qu’il faut tout leur dire, une fois pour toutes.
– Vous e?tes devenue folle, Olympiade! Qu’est ce que ?a veut dire – «tout dire»?
– Ne vous inquie?tez pas, je ne veux pas dire comple?tement tout . Pourtant ils doivent apprendre sur Lydia et sur…
– N’osez pas!
– Calmez-vous. Vous m’avez confie? l’e?ducation des enfants que vous aviez souhaite?s vous-me?me faire orphelins, donc maintenant supportez. Et ne vous inquie?tez pas: je ne suis pas si conne que vous le pensez. Je ne dirai rien de trop . [5]
– А кто такая Лидия? – задумчиво спросила Сашенька. Значит, кое-что она все-таки поняла…
– Лидия, – не глядя на Русанова, решительно выговорила Олимпиада, – это барышня, которая смотрит налево.
– С разными глазами?
– Совершенно верно.
– А как зовут другую барышню, у которой глаза одинаковые? Которая смотрит направо?
– Ее зовут Эвелина.
– Эвелина? – Сашенька захлопала своими длинными ресницами. – Но ведь так зовут нашу мамочку. Это наша мамочка, да?!
– Да, это она.
– Мамочку Бог взял на небо, – сообщил Шурик отцу, который смотрел на своих детей со странным выражением. Это выражение можно было бы назвать затравленным, если бы дети знали такое слово. Его знала Олимпиада, однако она в тот момент не смотрела на Русанова.
– Да, вашу мамочку Бог взял на небо, а Лидия… – начала было Олимпиада, однако Русанов быстро перебил ее:
– И Лидию он тоже взял на небо! И ваша мать, и ее сестра – они обе умерли несколько лет назад.
И он небрежно, размашисто перекрестился. Дети перекрестились так же небрежно – не потому, что были атеистами и нигилистами, подобно своему отцу, а просто потому, что сейчас их мысли были заняты совершенно другим.
– А почему здесь висят эти портреты? – допытывалась Сашенька, от которой трудно было отвязаться.
– Потому что когда-то, давным-давно, они, то есть сестры, здесь жили, – буркнул отец. – Все, хватит болтать, здесь сквозит, пошли вниз, там, наверное, уже самовар поспел.
– Как – жили? – не отставала Сашенька. – Но ведь это дом тети Оли, вы сами говорили. Ты что, тетя, жила здесь вместе с барышнями?
– Ну конечно, – улыбнулась тетушка. – Мы все жили здесь. Ведь Лидуся и Эвочка были моими сестрами. Ну, ну, Шурик! Не делай такие большие глаза, а то выскочат и убегут куда-нибудь. Чему ты так удивился? Разве ты не знал, что я и твоя покойная матушка – родные сестры?
– Знал, – прохныкал Шурка, у которого глаза вдруг стали на мокром месте – как всегда при разговорах о матери, которой он не помнил совершенно и которую знал лишь по нескольким, весьма немногочисленным фото.
– Да, про тебя и маму мы знали, – кивнула Сашенька, которая хоть и не заплакала, но тоже погрустнела (она очень смутно помнила мать, которой лишилась в возрасте четырех лет). – Но мы не знали, что вас, сестер, было трое, а значит, у нас есть еще одна тетя – Лидия…
– Ты разве оглохла? – с неожиданной резкостью перебил отец. – Тебе же сказали, что Лидия умерла! Значит, у вас нет никакой другой тети, кроме Олимпиады Николаевны. Никого больше нет, понятно?!
И он шумно, с размаху впечатав дверь в стену, пошел из светелки.
Олимпиада с тайной грустью взглянула в его узкую, очень прямую спину, обтянутую белым чесучовым пиджаком, на плечах которого с некоторых пор постоянно виднелись жесткие темные волоски (Русанов внезапно начал лысеть и очень по этому поводу переживал), и протяжно вздохнула, как вздыхала она при виде Константина Анатольевича Русанова последние восемь лет своей жизни. Тогда, восемь лет назад, они начали вздыхать по нему одновременно, все три сестры Понизовские: старшая, Олимпиада, и младшие – близняшки Эвелина и Лидия. Ну и к чему привели эти вздохи? Ни Эвелины, ни Лидии… осталась одна Олимпиада, и она рядом с Русановым – почти так же все сложилось, как мечталось когда-то до утра вот в этой самой девичьей светелке, где она сейчас стоит. Почти так, но не совсем. Ведь она не жена ему – только приживалка в его доме, воспитательница его детей, можно сказать, нянька…
Да-да, бесплатная нянька!
Ну и ладно. Могло быть и хуже, гораздо хуже.
Олимпиада тряхнула головой, отгоняя докучные мысли.
