Софи Барнс - Наедине с герцогом
Энтони не мог не заметить, что она наморщила лоб. Мать размышляла, и, судя по тому, как она покусывала нижнюю губу, подумать ей было над чем. Наконец взгляд герцогини стал сосредоточенным. Она подалась вперед.
– Может быть, бал поможет нам сплотить семью.
Энтони тоже на это надеялся.
Когда отец перестал бороться за жизнь, Луиза, сестра Энтони, вскоре вышла замуж и переехала к супругу. Тогда Энтони не стал задаваться вопросом, что ее на это подвигло. Луиза была девицей на выданье (хотя, может быть, и слишком юной), граф Хантли, вне всякого сомнения, мог обеспечить ей тот уровень жизни, к которому она привыкла, поэтому Энтони благословил их брак, долго не раздумывая.
По сравнению со всем остальным, с чем ему в то время довелось столкнуться (кончиной отца, оплатой счетов врачей, которые продолжали ежедневно наносить визиты, со все расширяющимся кругом обязанностей по управлению имением), замужество сестры показалось ему всего лишь досадным недоразумением.
И только после смерти отца Энтони стал задумываться над тем, что Луиза, возможно, искала способ сбежать – законную причину, чтобы ежедневно не сталкиваться с тем ужасом, который навис над их домом и всех подавлял. Конечно, она приезжала проведать отца, однако имела вескую причину уйти, когда оставаться рядом с ним не было сил. Энтони не мог ее в этом винить. Временами ему и самому хотелось сбежать.
Его брат Уинстон оказался более надежным. Он был на два года младше Энтони, еще в двадцать женился на Саре, дочери викария, и теперь был счастливым отцом мальчишек-близнецов. Чтобы содержать семью, Уинстон открыл небольшой издательский дом на деньги, которые выделил ему отец. Разумеется, нашлись и те, кто осуждал его за выбор занятия, недостойного благородного джентльмена, но Уинстон слишком любил книги и остался непоколебим в своем решении. К тому же отец финансово поддержал его начинание – явный признак того, что счастье сына было для него гораздо важнее одобрения пэра. Вот каким человеком был их отец.
И хотя Уинстон жил в Лондоне, во время болезни отца он раз в неделю приезжал в Моксли, тратя на дорогу целых три часа. Но отец умер, и Уинстон, сославшись на занятость и расширение дела, почти перестал бывать в Моксли. Конечно, Энтони понимал брата. Но ему не хватало Уинстона, вот и все.
– Я должна немедленно побеседовать с миссис Стерлинг, – неожиданно заявила герцогиня, прервав размышления сына.
Он пристально взглянул на мать и заметил в ее глазах решимость.
Энтони недоумевал. Еще секунду назад казалось, что его мать может упасть от легкого дуновения ветерка. А сейчас она расправила плечи, выпрямила спину, решительно кивнула и встала, выдернув свою руку из руки Энтони.
Именно на такую реакцию он и надеялся, но и предположить не мог, что мать так быстро придет в себя, когда столкнется с задачей, которая займет ее целиком. Честно говоря, ее старший сын опасался, что она будет потрясена и еще глубже спрячется в свою раковину.
Энтони явно ошибся – его мать не только позвала служанку, но и стала мерить шагами комнату, перечисляя то, что может ей понадобиться, и при этом загибая пальцы. Все это сопровождалось жалобами на то, что Энтони дал ей слишком мало времени на подготовку такого большого приема.
– Необходимо немедленно разослать приглашения.
Указания лились потоком. Она тут же переключилась на возможность заказать скульптуру изо льда и поделилась с сыном идеями об украшении зала цветами.
У Энтони от этой болтовни разболелась голова, но результату он обрадовался. Не упомянул он лишь о том (не хотел возбуждать мать еще больше), что намерен воспользоваться балом для того, чтобы познакомиться с молодыми дамами, коих матушка, вне всякого сомнения, намерена пригласить. Кончина отца изменила планы Энтони на будущее, заставив его осознать, насколько хрупкой может быть жизнь. Ему необходим наследник. Более подходящего времени для того, чтобы задуматься о продолжении рода, нельзя было и придумать.
* * *– «Приди же, ночь! Приди, приди, Ромео, мой день, мой снег, светящийся во тьме, как иней на вороньем оперенье»…[1]
– Прекрати немедленно, – предупредила Изабеллу мать, отрываясь от вышивки: цветущей виноградной лозы, которая должна была украсить новый комплект наволочек, заказанных женой мясника.
Изабелла должна была учиться нелегкому ремеслу вышивальщицы, но девушка считала рукоделье слишком утомительным занятием, поэтому решила немного отвлечься и почитать. Едва она пробежала глазами свои любимые строки, как мать, по своему обыкновению, ее перебила – на том же месте.
– Но это такие романтичные стихи, мама…
Не стоило подливать масло в огонь – ее мать так легко было вывести из себя, – но Изабелла не смогла удержаться.
– Романтичные? – Мать нахмурилась, зубы у нее заскрипели, и Изабелла тут же поняла, что ничего, кроме насмешки, ей ждать не следует. – Ты хотя бы понимаешь, что главные герои умерли из-за нелепого недоразумения?
– Да, но…
– Не говоря уже о том, что строки, которые ты процитировала, содержат размышления Джульетты не только о смерти ее возлюбленного, но и о том, что в дальнейшем его покрошат и…
– Изрежут на маленькие звезды…
– Честно признаюсь, – мать покачала головой, вновь возвращаясь к розовому лепестку, который проткнула иглой, как будто это был Шекспир и она была намерена заставить его заплатить за то, что он покорил ее дочь своей пьесой, – никогда не понимала, что романтичного в молодой паре, которая сводит счеты с жизнью во имя любви.
Изабелла сдержала улыбку, отложила в сторону книгу и потянулась за вышивкой.
– По-моему, ты единственная из всех, кого я знаю, кто так нападает на самую прекрасную из пьес, как будто мистер Шекспир стремился обидеть ею именно тебя. Учитывая то, как сильно ты любишь папу, я бы решила, что ты не чужда романтики, однако начинаю сомневаться, известно ли тебе вообще о том, что это такое. – Девушка сказала это в шутку, но, когда подняла голову, заметила, как у ее матери остановился взгляд и сжались губы. – Прости, я не хотела тебя обидеть, – тут же пробормотала она.
Мать глубоко вздохнула, не спеша выдохнула, а потом вновь вернулась к рукоделию.
– Знаю, что не хотела.
«Да пошло все к черту!» – подумала Изабелла, прокалывая иглой белоснежный кусок льна, который держала в руке.
Когда девушка приступала к работе, накрахмаленная ткань была гладкой и чистой, но уже давно превратилась в мятую тряпицу. Изабелла покачала головой, ругая себя за легкомыслие и безразличие – не к ткани, разумеется, а к матери. Уже не в первый раз, пусть и не желая этого, она оскорбила ее чувства. Взглянув на книгу, девушка мысленно сказала себе, что не следует больше показывать ее матери. От этой пьесы одни неприятности.
