Маэстро - Венгерова Наталья
– И мы нарушим еще один закон классического оперного порядка, – с угрюмым сарказмом ответил Солера, наблюдая как Верди, не ожидая приглашения, направился к лестнице.
– Соблюдение законов ради соблюдения законов уродует искусство! – с восторгом вскричал Джузеппе, поднимаясь по ступенькам, – Мы сотворим объемный бутон из плоской тени!
– Ты в курсе, который час?! – решил-таки осведомиться Солера, что так и стоял у входной двери, не двинувшись с места.
– Ночь. Я знаю. Прости. Но мы просто обязаны поймать идею за хвост, пока она не угасла вместе с приходом солнечных лучей!
Уже поднявшись на последнюю ступень Джузеппе почувствовал, что Темистокле за ним не идет. Он обернулся и обнаружил, что Солера все еще у входа, и в его многозначительном взгляде читается многое, но только не вдохновение и восторг.
– Ты же и сам понимаешь, что переходишь все границы разумного поведения, не так ли? – хмуро поинтересовался Теми.
Верди вздохнул, пожал плечами и его облик стал больше напоминать вид человека, который пришел с просьбой.
– Понимаю, – искренне ответил маэстро.
Солера хохотнул.
– Я принесу нам что-нибудь выпить, – пробормотал он, поднимаясь по лестнице.
Всю ночь и еще пару недель после друзья работали, создавая первую в мире оперу, в которой безоговорочно главенствовал хор, повествуя не о событиях жизни отдельных героев, а историю скитаний и бедствий порабощенного народа. В перерывах Джузеппе метался по городу, согласовывая с артистами их участие в своей постановке.
А еще через несколько дней на афишах Ла Скала появилось расписание премьер в следующем сезоне. Только вот опера «Набукко» Джузеппе Верди в нем не значилась.
Глава 5
– Я думал, вы дали мне слово! – беспомощно кричал Джузеппе, забыв об учтивости, – Актерский состав полностью согласован в указанный вами срок!
– Помнится, – более чем спокойно ответил Мерелли, сидя за своим столом и покуривая трубку, – моим словом было подумать о том, чтобы объявить вашу оперу в грядущем сезоне. Однако теперь я действительно могу обещать, что вы поставите «Набукко» в Ла Скала через сезон. Осенью.
– Практически год ожидания! – Верди был готов разрыдаться.
– Всего несколько месяцев, маэстро, – проворковал импресарио.
– Я не могу себе их позволить, – опустив голову скорбно пробормотал маэстро.
– Уже анонсированы три премьеры на этот сезон. И я, в свою очередь, не могу позволить себе больше, – с искренним участием ответил Мерелли, – У меня связаны руки, друг мой.
Разговор импресарио с маэстро длился больше часа. Владыка театра все это время был крайне дружески настроен, но остался непреклонен. Домой Джузеппе вернулся разочарованный, униженный и разбитый.
Однако вечером того же дня размеренный и тихий по обыкновению ужин супругов Мерелли был прерван дворецким:
– Прошу прощения, синьор Мерелли. Синьорина Стреппони просит, чтобы вы приняли ее.
Мерелли в изумлении поднял глаза на слугу.
– Она утверждает, что дело невероятной важности, – лишь пожал плечами тот.
Быстрый взгляд на жену, которая смотрела на него более чем красноречиво, и Мерелли молча вышел из комнаты. Когда он зашел в гостиную, его намерение отчитать любовницу за недопустимое поведение вдребезги разбилось о взгляд Джузеппины. Такой ярости в чьих-либо глазах он еще не видел.
О чем они говорили не знает никто, но через два дня афишу сменили, а Джузеппе был вызван в кабинет импресарио для обсуждения условий и сроков подготовки премьеры «Набукко» в текущем сезоне.
– Вы благословлены до крайности преданным ангелом-хранителем, маэстро, – проговорил Мерелли, закуривая трубку, – И лучше уж вам постараться, соответствовать ее ожиданиям.
Итак, репетиции начались. Правда, только к февралю. Мерелли, как казалось Джузеппе, под любыми предлогами откладывал начало работы. Да и зал для репетиций выделили всего на десять часов в неделю, что казалось маэстро катастрофически недостаточным.
К тому же, на этот раз импресарио совершенно не интересовался правками и не предлагал вносить никаких изменений. В какой-то момент Верди даже начал подозревать, не прознал ли великий властитель театра о поцелуе с Джузеппиной. Мысли эти изрядно напугали, но он быстро их отбросил. Если бы Мерелли хоть заподозрил посягательство на свою подругу, репетиций не было бы вообще. Джузеппе успокоился тем, что, скорее всего, импресарио просто не очень верит в новое творение уже обманувшего прежде его надежды композитора, и не хочет отдавать премьере слишком много времени и средств.
Ни Джузеппе, ни Джузеппина ни взглядом, ни словом не позволяли себе проявить какой-либо интерес друг к другу, кроме творческого. Джузеппина с поразительным мастерством избегала любых разговоров с Верди вне репетиций. Она появлялась ровно за пару секунд до начала и исчезала как только работа была закончена. Мысли Джузеппины часто возвращали ее в мгновенье их поцелуя. Однако она твердо решила, что сейчас, когда ее предавало собственное тело, когда над будущим карьеры, а значит, и семьи, навис мрачный, серый туман, отвлекаться на милые страстные порывы, стоящего на пороге славы и признания композитора, было бы верхом безрассудства.
В свою очередь, Джузеппе, у которого за пределами оперы были лишь руины, оказавшись вновь в дорогой сердцу стихии кулис и закулисья, всецело и полностью отдался искусству. Он не отвлекался даже на щекочущее тепло, которое возникало в теле всякий раз, когда его глаза ловили облик Джузеппины. Он вновь чувствовал себя мессией, призванным пробудить волю спящего под гнетом народа. Троянским конем, которому суждено проникнуть в сердца людей и пронзать их стрелами идеи освобождения.
Говорить вслух об этом нельзя было даже намеками, что придавало происходящему еще больше таинственности и благородного авантюризма. В общем, как это часто бывает с мужчинами, романтические настроения послушно уступили место вопросам служения цели.
И все же между Джузеппе и Джузеппиной царило то самое, неподвластное никому напряжение, которое, чем больше стараешься скрыть, тем ярче проявляется. Для Темистокле взаимное притяжение между дивой и композитором было очевидно, и оно немало его беспокоило. Более того, он замечал, как лукаво иногда поглядывают на общение маэстро с солисткой другие участники труппы, а это уже грозило неприятностями.
Однако, шесть недель репетиций, если не считать криков и деспотичных приступов входящего в раж Джузеппе, прошли гладко. Австрийская цензура на удивление просто удовлетворила прошение об одобрении постановки. И вот, 9 марта 1842 года, почтенная публика собиралась в зале Ла Скала, чтобы оценить новое творение Джузеппе Верди, оперу «Набукко».
Галерка, ложи, партер – все расселись по своим местам и затихли. Под весьма сдержанные аплодисменты Джузеппе проследовал в оркестровую яму и занял композиторское кресло.
Маэстро оглядел зал. В центральной ложе восседал Бартоломео Мерелли со своей великолепной, но вновь скучающей супругой. Внимательно и вежливо импресарио слушал тихую речь сидевшей рядом графини Маффеи, на голове которой была очередная диковинная шляпа с шикарным пером, а по правую руку грустил с сонливым выражением лица супруг.
Теснившая друг друга плечами толпа галерки, красующаяся друг перед другом публика балконов и партера. В этом пурпурно-золотом мире ничего не менялось.
Верди поднял голову и посмотрел на ложу третьего этажа. Синьор Антонио радостно поприветствовал его оттуда взмахом руки. Вдруг тоска до боли сжала сердце Джузеппе. Ему показалось, он увидел хрупкий, полупрозрачный образ Маргариты, сидящей рядом с Барецци. Джузеппе встряхнул головой, образ растаял, оставив рядом с тестем лишь пустое кресло.
Маэстро Верди дал знак дирижеру начинать.
Несколько тактов тихого вступления духовых, похожих на армейский горн, созывающий воинов где-то вдали, и по рядам прокатился гром оркестрового тутти. Внимание зрителей мгновенно оказалось в плену сферических созвучий, то оглушавших зал, то исчезавших в тишине. Пришел черед маршевых переборов, казалось звуки отскакивали тревожным стаккато от самих стен. Все громче, все объемнее, все красноречивей. Марш поднимался в крещендо и уходил в романтическую мелодию, а та гармонично перерастала в фортиссимо доминантных трезвучий, которые влюбляли и увлекали за собой.
