Перл Бак - Гордое сердце
Таким образом она закончила, и его мать пришла посмотреть на ее творение до отливки. Она стояла перед ним, пристально глядя на него из-под своей широкой шляпы.
— Очень на него похоже, — сказала она наконец. — Только я не могу понять определенно, что он делает. Я не понимаю этого взгляда. Что он делает, Сюзан?
— Он скачет на лошади по направлению к темному лесу, — ответила Сюзан.
— Как странно! — промолвила мать.
Но Сюзан не ответила. Она накрыла голову материей.
Но, снова оставшись одна, она вернулась и открыла ее. Она долго стояла, глядя на нее, не столько думая, сколько давая простор чувствам подниматься в ней, подобно туману, усиливаться и таять, снова подниматься, увлекая ее за собой. А затем она услышала голос Майкла, совершенно отчетливо прозвучавший из глиняных уст, и хотя она слышала только звук, а не слова, этого было достаточно. Она знала, что работа закончена и получилась. И все же она внезапно почувствовала страх разлуки с Марком и со всеми. Она повернулась и сбежала вниз, подошла к письменному столу, села и написала миссис Вандервельт, что не сможет сделать фонтан для ее сада.
Написав и запечатав письмо, она села и подумала, что следует отказаться от вещей, которые она планировала для ребенка. Это не так важно для него по сравнению с любовью его родителей. Любовь — странная вещь, она очень чувствительна к каждому изменению. Она мечтала о любви такой сильной, как сама жизнь, продолжительной, как время. Но теперь она знала, что любовь должна быть защищена, выношена и охраняема. Два любящих человека никогда не бывают абсолютно свободными и откровенными друг с другом. Они должны быть всегда осторожными, чтобы не оскорбить и не причинить вреда своей любви. Любовь так хрупка, так легко, непоправимо разрушается и такими непостижимыми путями. Теперь, когда Майкл уехал, она больше не пойдет в мансарду.
Она действительно уделяла больше времени, чем следовало, совершенствованию головы. Поскольку она решила не иметь много денег, купить все, что хотела, ей не удастся, поэтому ей нужно время. Осень закончилась, началась зима. Она купила материал и начала шить, купила несколько мотков голубой шерсти и начала вязать. Ее мать принесла чемодан, полный старых детских вещей, пожелтевших, но чистых. А однажды молчаливая мать Марка привела ее в маленькую, старую пустую спальню Марка в доме на ферме, где он родился и, открыв ящик комода, сказала: «Если вам это пригодится…»
Но Марк был единственным ребенком, и Сюзан увидела взор матери, обращенный на одежду, оставшуюся со времени его детства, и сказала: «Мне не нужно это, дорогая. Сохраните ее».
«Я хочу помочь вам», — сказала мать Марка.
«Если я буду нуждаться в помощи, я вспомню о ней», — ответила Сюзан спокойно.
Ширококостная, почти безмолвная мать Марка никогда не покидала свой собственный дом, поэтому Сюзан часто говорила Марку: «Не поехать ли тебе навестить свою мать?» Поскольку Марк возмужал вдали от своих стариков, его раздражала их неизменная привязанность к дому. «Они так гордятся тобой, съезди навестить их, Марк», — убеждала она его, а он нетерпеливо говорил: «Я еду туда, и это всегда кончается одним и тем же. Им нечего сказать мне, а мне — им».
Глядя сейчас на большую непокрытую голову матери Марка, она думала: «Это был бы прекрасный портрет в камне — крепкий череп, глубокие глаза, широкий рот». Потом она отбросила эту мысль. Она не собиралась заходить в мансарду в течение длительного времени, может быть, никогда.
— Почему ты не поедешь навестить своих родителей? — спросила она Марка однажды вечером.
— А что они вообще сделали для меня? — спросил он. — Я добивался всего сам.
— Они дали тебе жизнь, — сказала она.
— Голая жизнь — это немного, — возразил он…
Голая жизнь, думала она, вспоминая мать Марка, это было все, что она была в состоянии дать, а Марк считает это недостаточным. Но все же это было самым драгоценным, что могла дать женщина.
* * *Она родила Джона в узкой больничной палате.
Доктор смеялся над ней:
— Вы такой знаток в этом деле, как мать десятерых!
Она знала, что это неправда. Но решила, беспокойно прогуливаясь по палате в ожидании схваток, что не закричит и не заплачет громко. В соседней комнате женщина кричала: «О, я умираю? Я боюсь умереть!» Сюзан хотела ребенка, она выносила его, и он вот-вот должен родиться. Она слышала глупые вопли и держалась, крепко сцепив зубы, до самого последнего момента.
— Как ты себя чувствуешь? — Она увидела белое лицо Марка у двери.
— Великолепно, — ответила она кротко, в глазах ее была боль, руки были влажными. Следующий час она провела в молчании.
— У вас практически не было боли, миссис Кининг! — сказала сестра.
«Глупая дура!» — подумала Сюзан.
Она лежала на спине. Джон родился. Ей все еще было больно. Сестра на мгновение показала темноголовое маленькое существо, завернутое в одеяло. Никто не знал, какую боль она испытала. Она была вся пропитана болью. Но она была рада, что не закричала.
Марк, подойдя на цыпочках, поцеловал ее и сказал:
— Доктор сказал, что никогда не видел таких легких родов.
Не в состоянии говорить, она улыбалась.
Только теперь ее боль утихала, уходя из ослабевшего тела. Она спала, почти не просыпаясь, день и ночь в течение двух недель и, наконец, проснулась, истощенная сном и болью, чтобы вернуться в свой собственный дом. Перед тем, как уйти, она заперла дверь мансарды и, вернувшись, не открыла ее.
* * *Комната Джона стала сердцем этого дома, хотя в ней ничего не было, кроме кроватки, стола и стула.
Спустя некоторое время она привыкла к этой пустоте и забыла о ней, наблюдая за своим ребенком Джона. До этого она никогда не жила с очень маленьким ребенком и сейчас обнаружила, что он уже личность с самого рождения. Она никогда не задумывалась об этом серьезно. Она находила в нем слабое подобие себя, Марка, любого другого человека. У него были ручки с коротенькими пальчиками, круглая голова, очень яркие карие глаза и ротик, такой улыбающийся и спокойный, что она смеялась над мудростью этого маленького лица. Однажды, сидя с Джоном на коленях, она вспомнила младенца из глины в мансарде и заставила себя пойти туда и взглянуть на него снова. Она не стала смотреть больше ни на что и быстро вернулась обратно. Рассматривая его, она заметила, что глина немного потрескалась от сухости, на лице появились небольшие тонкие морщинки, которые создавали странное впечатление преждевременного старения. Но его голова все еще поднимала старый вопрос: «Зачем я родился?» Она быстро накрыла ее и спустилась по лестнице.
