Уильям Локк - Сумерки жизни
— Это глупо с моей стороны, — ответила она с радостной улыбкой.
Ей не хотелось его обманывать. Часто женщина, руководясь своим половым разумом, принимает больше, чем ей следует по ее собственному признанию. Но она вознаграждает вечную справедливость сущего, отдавая мужчине лучшую сторону своего существа. Через несколько минут, на их обратном пути она, во всяком случае, постаралась быть добросовестной.
— Мне тяжело выслушивать ваши похвалы… как вы по временам это делаете.
— Почему?
Мужчина, даже самый доверчивый, редко удовлетворится, если не узнает причины, вызвавшей явление. Несмотря на то, что ей далеко не было до смеху, Екатерина улыбнулась этой мужской прямоте. Ответила она однако серьезно:
— Во-первых, потому, что я этого не заслуживаю, а во-вторых, в ваших устах похвала приобретает еще большее значение.
— Я сказал, что эти старики обожают вас и что у вас нежное сердце, — заметил он в заключение: — оба факта верны, и горе тому, кто, кроме вас, позволит себе отрицать это.
VIII
Трагический эпизод
„В развитии человечества можно установить две непререкаемых истины. Во-первых, человек редко замечает свое движение вперед, так как для него сегодняшний день бесконечно мало отличается от вчерашнего. Во-вторых, апогея своего это движение редко достигает, благодаря собственной инициативе этого самого человека. Он как будто слепо и бессознательно подчиняется закону средних чисел, которые составляются из бесконечного множества внешних обстоятельств, производящих и содействующих данному процессу".
Рейн занес эту мысль в записную книжку, где он собирал материал для ряда лекций по метафизике, к которым он готовился, когда голос его отца прервал молчание, тянувшееся около часа.
— Я перечитываю письмо, которое ты мне писал.
— Какое письмо? — спросил Рейн.
Так как старик не сразу ответил, а продолжал читать, держа письмо перед собой, Рейн закрыл записную книжку, обошел вокруг отца и наклонился над его плечом.
— А, это Вы должны были счесть меня идиотом. Я готов думать, что писал его, чтобы подурачить вас.
— Я нисколько этим не был сбит с толку, мой милый мальчик. Я догадался. А магнит этот еще до сих пор притягивает тебя?
Впервые коснулся он этого вопроса. Голос его несколько дрожал, когда он предложил его… это казалось ему известной вольностью по отношению к Рейну. Он умоляюще поднял на него глаза, коснувшись его руки, которая покоилась на его плече.
— Не смотри на меня, как на любопытного старикашку, — прибавил он, улыбаясь в ответ на любящее выражение лица сына.
— Да, притягивает… очень сильно, — признался Рейн. — Гораздо больше, чем я это считал возможным.
— Я так рад… она также питает склонность к тебе…
— Я тоже так думаю… по временам. В другое время она как будто смеется надо мною.
— Ты хотел бы наверное это знать?
— Конечно, — заметил со смехом Рейн. В этом разговоре он усмотрел что-то комическое. На дорогом старческом лице заметна была какая-то озабоченность.
— Тогда, Рейн — если ты действительно ее любишь — я могу сказать тебе — она отдала тебе свое сердце, мой сын. Я слышал это из ее собственных уст.
Смех исчез из глаз Рейна. Быстрым движением он переменил свое положение и стал против отца, нахмурив брови.
— Что вы этим хотите сказать, отец? — спросил он серьезно.
— Фелиция… она только ждет, Рейн.
— Фелиция!
— Да. Кто же другой?
Рейн провел руками по волосам и стал ходить взад и вперед по комнате, глубоко засунув руки в карманы. Старик тревожно следил за ним глазами, ничего не понимая.
Вдруг Рейн остановился вплотную перед ним.
— Отец. Я никогда не был бесчувственной скотиной. Я не флиртовал с нею. Я совсем этого не подозревал. Она мне сама по себе нравилась, потому что она жизнерадостная, славная девушка… а затем я люблю ее из-за вас. Но я никогда, насколько мне известно, не давал ей повода предполагать… поверьте мне.
Тут старик убедился, что планы его о будущем Рейна рухнули, словно карточный домик.
— Я не понимаю, — сказал он несколько жалобно, — если она представляет притягательную силу…
— Это не маленькая Фелиция.
— А! — протянул старик с болезненным чувством горького разочарования. Он уныло опустил голову на руки. — Я все время тешил себя этим. Вот почему в первый день твоего приезда я говорил о том, что мы ее возьмем с собою в Оксфорд. Бедная девочка! Бог знает, что с ней будет, когда я ей сообщу это.
— Ей? Вам не следует этого делать, папа. Она должна сама это понять. Это будет лучше для нее. Я буду очень осмотрителен… очень осмотрителен… она почувствует… а гордость придет ей на помощь. Я уеду… на неопределенное время. Роджерс и еще трое где-то тут карабкаются на швейцарские горы. Я уложу свои вещи и завтра же поеду и присоединюсь к их компании; у меня имеется расписание, когда, в каком месте они будут.
Он достал его среди бумаг в своей записной книжке.
— Шамони! То обстоятельство, что они так близко, явится хорошим предлогом. Когда я вернусь — моя отлучка будет непродолжительна — перерыв этот облегчит для меня возможность изменить свое поведение.
— Подумаем, что будет лучше, — сказал профессор, по-стариковски оттягивая решение.
— Я уже решил, — заметил Рейн. — Завтра я еду.
Как раз в эту минуту раздался стук в дверь, а вслед за этим явилась Фелиция со своей ежедневной порцией переписки. Она передала профессору рукопись… и пока он ее механически просматривал, стояла, словно школьница перед учителем, со сложенными руками, ожидая одобрительного слова.
— На сегодня назначен особенно блестящий праздник на озере, мистер Четвинд, — обратилась она с живостью к Рейну.
— А он не будет похож на остальные?
— О, гораздо торжественнее! Ожидается какой-то великий герцог или вроде этого, остановившийся в гостинице „Националь"; муниципалитет хочет показать ему, на что он способен. Мне очень нравятся эти венецианские праздники. Вы пойдете, не правда ли, профессор?
— Не знаю, моя милая, — ответил старик. — Ночной воздух вреден для меня. — Затем он прибавил, убирая рукопись: — Переписано великолепно. Мне жалко будет отдавать ее в типографию.
— Но ведь вы получите рукопись обратно, — сказала Фелиция. — Пошлите ее тогда мне, и я великолепно перевяжу ее голубой лентой.
Она каждому из них мило кивнула головой и мелкими легкими шажками вышла из комнаты.
Оставшись вдвоем, они грустно посмотрели друг на друга.
— О, Рейн… разве слишком поздно? Ты не мог бы?..
