Барбара Картленд - Крылья экстаза
– Верно, – спокойно ответил граф, – но Грамоны – род очень большой, и я являюсь весьма далеким родственником герцога.
Повисла неловкая пауза.
– Возможно, я была слишком бестактна… Прошу прощения и… забудьте все, что я только что наговорила… – Но извинения были совершенно неуместны для Тины Бельфлер, которая, в отличие от принцессы Марии-Терезии, могла болтать все, что ей приходило в голову.
– Я надеюсь, мы всегда будем откровенны друг с другом, – ответил граф, – и к тому же при такой красоте вам вовсе не обязательно быть очень умной.
Тина искренне рассмеялась.
– То есть вы просто хотели признаться, что предпочитаете женщин хорошеньких и поверхностных, как куклы, которых можно выбросить после того, как ими наигрались.
Девушке тут же вспомнился брат, который всегда выше всех прочих достоинств ценил в женщинах внешнюю красоту. Однажды, когда она поинтересовалась у Кендрика темой его бесед с русской танцовщицей, он презрительно хмыкнул:
– Бесед?! Да почему я должен вести с ней какие-то беседы? Все дело только в том, что она чертовски хороша и ее все время хочется целовать.
И сейчас же граф, словно опять читая ее мысли, живо поинтересовался:
– А о чем же вы разговариваете с Вийерни, когда амурные дела на время закончены?
Тина вспыхнула и почувствовала себя глубоко оскорбленной. Как он смеет говорить ей подобные вещи! Но через секунду девушка снова вспомнила, кто она сейчас, – и простила графа.
– Сейчас мы говорим не о Кендрике, – заметила она после небольшой паузы, – а о вас…
– Я предпочел бы все-таки говорить не о себе. Так продолжаю? до того, как вы прервали меня, я как раз намеревался сообщить вам, что в жизни не видел никого прелестней и обворожительней…
Обворожительным оказался и весь завтрак. Они с графом просидели в ресторане до самого закрытия, а потом в экипаже – который, как догадалась Тина, принадлежал самому герцогу Суассонскому, – с опущенным верхом медленно покатили вдоль Сены к собору Парижской Богоматери.
Осмотрев эту достопримечательность, они маленькими улочками старого Парижа двинулись обратно и вскоре остановились около роскошного бульвара, созданного бароном Оссманом.
Бульвар выглядел настолько естественным и красивым, что Тина была захвачена его прелестью, захвачена настолько, что поначалу Даже не заметила, что граф осторожно завладел ее рукой.
Первым ее побуждением было отнять руку, но поскольку жест этот был таким невинным, почти детским, она спокойно позволила графу эту вольность и не убирала руки до самого своего дома.
– Могу я зайти? – спросил граф. – Если Вийерни уже дома, то я с радостью испрошу у него разрешения и на ваш обед в моем обществе.
– О, сделайте милость, – обрадовалась девушка. – И я очень надеюсь, что Кендрик ответит согласием.
– Неужели вы хотите этого так же горячо, как я? – тонко улыбнулся граф.
Консьерж дал им ключ от квартиры, из чего тут же стало ясно, что Кендрика дома еще нет. Они не спеша стали подниматься на второй этаж.
Граф открыл перед девушкой двери, и они зашли в уютную гостиную, щедро залитую клонящимся к закату солнцем.
– Кендрик, увы, еще не вернулся, – откровенно разочарованно протянула Тина, – но вы можете подождать его прихода здесь, со мной.
– Это самое пламенное мое желание, – отозвался граф.
Тина сняла перчатки и положила на столик сумочку, затем не торопясь стала развязывать ленты шляпки. Случайно обернувшись к графу, она вдруг увидела, что он снова, как и сегодня утром, залит потоками пьющегося из окна света…
Так они стояли несколько мгновений, а потом, неизвестно каким образом, но движимые единым порывом, соединились в тесном объятии, и губы графа коснулись пылающих губ юной принцессы. Тина никогда еще в своей короткой жизни ни с кем не целовалась, хотя всегда в мечтах представляла себе сладость этого волнующего момента. Губы же графа давали нечто большее, чем сладость. Они дарили волшебство и наслаждение, будя в ней какую-то неведомую темную силу и являясь естественным продолжением того странного чувства, которое граф вызывал в ней с самой первой минуты знакомства.
Руки его обнимали ее все сильней, а губы становились все настойчивей, и девушка вынуждена была признаться себе, что именно об этом она и мечтала всю жизнь, хотя никогда бы и никому об этом не сказала. Это было воплощением ее представлений о любви, но не той, которая скована светскими предрассудками и соображениями, а той, в которой сердца и души людей соединяются настолько, что слова им уже не нужны.
А граф прижимал ее к себе все более властно, и Тина ощутила, как все тело ее задрожало в ответ, охваченное яркой вспышкой страсти, – и губы ее раскрылись, как цветок, под его губами.
Голова у нее закружилась, комната, покачиваясь, поплыла, словно она стояла теперь не на земной тверди, а на волнах безмерного океана желания, который уносил ее в небесные золотые выси счастья.
И только когда девушка ощутила, что отныне уже не принадлежит себе, что отныне она вечная раба любви, граф поднял голову.
Мгновение он смотрел прямо ей в глаза, сиявшие таким блеском, что они казались ослепшими, в лицо, пунцовое от радости, и на сладко разомкнутые губы – и… говорить стало не о чем. Граф прекрасно понял, что отныне сердце маленькой Тины бьется только для него.
Но он понял и то, что этот поцелуй слишком отличался от всех, которые довелось ему познать в своей богатой любовными связями жизни.
И тогда он поцеловал ее снова, поцеловал долгим, томительным, горячим поцелуем, заставившим в обоюдном восторге задрожать их обоих, и они улетели в неведомые огненные дали страсти.
Спустя некоторое время, когда граф ощутил всю неловкость нынешнего их положения, он осторожно разомкнул объятия и усадил девушку на диван.
Усевшись, она тихо подняла ресницы, и Грамон поспешил сказать:
– Есть ли на свете кто-нибудь более нежный, более волнующий, чем ты? Но, моя радость, нам нужно серьезно поговорить с тобой.
Но тут у наружной двери послышались шаги, она распахнулась и вошел Кендрик, что заставило графа отшатнуться от девушки.
– Прошу прощения за столь позднее возвращение, – извинился Кендрик, бросая на столик высокий цилиндр, – но мне пришлось увидеться с таким количеством приятелей Филиппа, что от приглашения на обед сегодняшним вечером избавиться не удалось.
– При… Приглашения? – каким-то чужим, непослушным голосом переспросила Тина.
Граф медленно поднялся.
– Так я понимаю, вы будете не в состоянии принять мое приглашение?
– Мои извинения, де Грамон. Может быть, мы отобедаем с вами завтра вечером, но сегодня… Сегодня мы с Тиной идем на обед к принцу Наполеону, который, как вам известно, является членом императорской фамилии, а затем мы разделим с ним и ужин, который дает Ла Пайва у себя на Елисейских полях. Словом, вы понимаете, что такой возможности мы пропустить не можем.
