Джулия Берд - Романс о Розе
– В приличном обществе, – высокомерно ответила Розалинда, – джентльмен из вежливости занял бы вторую карету, независимо от того, когда она была заказана.
Он наклонился и расплылся в самой язвительной из своих улыбок.
– Но я не джентльмен, я – морской волк.
– Скорее обычный пират. – процедила она, стиснув зубы. Находясь так близко от нее и чувствуя терпкий запах ее духов, Дрейк вдруг задался нелепым вопросом, надушила ли она чувственную ложбинку на груди и то местечко на шее, где пульсировала нежная жилка. В горле у него вдруг пересохло. Господи! Да что такое с ним происходит? Пытаясь избавиться от наваждения, он саркастически улыбнулся. Но прелестница даже не дрогнула. Ха! А что он ожидал? Она будет стоять насмерть, даже если встретится с самим сатаной.
– Подвиньтесь, леди Розалинда. Раз уж я пират, то иду на абордаж.
Он вскочил в карету и, устроившись рядом ней, постучал по крыше. Получив сигнал, кучер громко свистнул, щелкнул кнутом, и карета сорвалась с места.
– Стой! – закричала Розалинда, но колеса уже вовсю стучали по гравию. За окном быстро мелькали деревья, превращаясь в темные силуэты на фоне багряного заката.
Кипя от ярости, она откинулась назад и скрестила руки на груди.
– Ты, я вижу, как обычно, присваиваешь себе то, что тебе не принадлежит.
– А я вижу, что ты не стала мягче и нежнее за те десять лет, что мы не виделись.
– Да, и буду такой же спустя еще десять лет.
Рассердившись, она, как всегда, раскраснелась. Он сотни раз видел эти признаки гнева и сотни раз испытывал непонятное удовлетворение.
– Ты в бешенстве, Розалинда. – В его голосе прозвучали торжествующие нотки.
– Разве?
Она холодно взглянула на него, и в сумерках он с трудом различил ее веснушки. Милое сердцу несовершенство! Он пожалел, что она не покрыла лицо белилами, тогда бы он не видел этих влекущих точек и не вспоминал бы ее ребенком, когда…
– Я не сержусь, – заявила она, высокомерно выгнув рыжеватую бровь и прервав его воспоминания. – И куда это ты уставился?
Он глубоко вздохнул и некоторое время созерцал сгущавшиеся сумерки.
– Роз, ты когда-нибудь вспоминаешь о том, какими мы были в детстве?
– Да, я стараюсь думать об этом. Как можно меньше.
– Ты все еще ненавидишь меня так же сильно, как и тогда?
Она улыбнулась без всякой издевки:
– У меня никогда не было ненависти к тебе, Дрейк, только жалость.
В сердце его что-то резко кольнуло.
– Но сегодня я намерена быть милой.
– А разве ты умеешь?
Яростно сверкнув глазами, она с кислой улыбкой продолжила:
– Сегодня я буду любезной, стану вести с тобой светскую беседу, ибо совершенно уверена в том, что, как только мы увидим дядю Тедиеса, сразу станет ясно, что Торнбери-Хаус мой, и ты исчезнешь тихо, как морской дьявол в тумане.
– Как поэтично! – Он сердито посмотрел в окно. Вдалеке виднелись крыши домов и остроконечные пики соборов Лондона. – Ты все еще сочиняешь сонеты? – В ответ раздалось шуршание тафты, и он почувствовал на себе ее острый взгляд. – Значит, пишешь?
Она открыла было рот, чтобы честно ответить, но тотчас спросила, игнорируя вопрос:
– Как ты полагаешь, сколько народу будет сегодня у леди Блант?
– По меньшей мере человек двести, если ее желание произвести впечатление столь же сильно, что и прежде. – Он галантно позволил ей сменить тему разговора о сонетах, решив вернуться к ней позже.
– А я думаю, это будет скромный вечер, – торопливо возразила Розалинда. – Я слышала, что королевы не будет, а значит, многие придворные останутся при ней.
– Понятно. – Дрейк погладил бороду и взглянул на молодую луну. Странно, солнце ведь только-только скрылось за горизонтом. – Они не увидят этот молодой месяц.
– А я предпочитаю полную луну. – Она наклонилась, чтобы посмотреть в окно, и он почувствовал у своего уха ее теплое дыхание. – Она куда величественнее.
Дрейк повернулся так, что его губы почти касались ее уха.
– А как насчет солнца? – прошептал он. – Тебе нравится его сияние или же ты сейчас скажешь, что предпочитаешь темные облака?
Она встретилась с ним взглядом; глаза ее в темноте казались яркими и огромными. Явно растерявшись, она смущенно перевела дыхание. На Дрейка пахнуло удивительным ароматом. Боже, такой близости с ней он не испытывал с тех самых пор, как спас ее, тонувшую в пруду.
– А что предпочитаешь ты? – прошептала она.
– Солнечный свет, – хрипло произнес он.
– Тогда я предпочитаю облака.
С надменным видом Розалинда откинулась назад, словно и не было этого мгновения близости между ними. Словно она и не почувствовала какую-то невидимую силу, которая влекла их друг к другу, связывала, словно луну и солнце в извечном танце Вселенной, Она была чертовски упряма, в этом нет никаких сомнений.
Устав от спора, Дрейк высунулся в окно.
– Добрый вечер, господин! – прокричал какой-то мужчина при виде проезжавшей кареты.
Дрейк посмотрел вслед удалявшейся в сумерках фигуре с висевшими на плечах шкурами. Наверное, кожевник. Дрейк никогда бы не освоил это ремесло, если бы не лорд Даннингтон, поскольку отец оставил их с матерью без средств к существованию. Внезапно загрустив, Дрейк откинулся назад и пригладил рукой растрепавшиеся на ветру волосы.
– Я помню тот день, когда вернулся в Торнбери-Хаус по просьбе твоего отца, – заговорил он. – Я вошел в холл и замер, впитывая величественную атмосферу. В голове моей тотчас пронеслись воспоминания детства до краха Ротвеллов – жареные павлины в Рождество и вкуснейшее вино с пряностями, смех отца, эхом разносившийся по галерее, визит королевы и ее явный интерес к Торнбери-Хаусу. А потом появилась ты на парадной лестнице, с застенчивой улыбкой на прелестном лице. Я подумал, что эта девочка – самое красивое создание из всех, что мне довелось видеть. Ты была добра ко мне в тот вечер. Лишь на следующее утро… охладела. Думаю, к тому моменту ты решила, что я – бродяга. – Он переменил позу. – Не могу тебя винить. Пожалуй, если бы я вырос в роскоши, то, наверное, чувствовал бы такую же неприязнь к бедняку.
– Дело было вовсе не в этом! – категорически заявила Розалинда, а Дрейк тем временем гадал, поняла ли она, что опустила руку ему на колено. Ее нежная ладонь жгла как раскаленное железо, вызывая, впрочем, не боль, а наслаждение, волнующее его чресла. – Я не презираю бедных, – продолжала она. – Ты считаешь меня эгоистичной и жестокой? Просто я тогда поняла, что ты… что…
– Что я останусь навсегда?
Она протяжно вздохнула, убрала руку и посмотрела в окно.
– Стоит ли говорить о прошлом? Это так утомительно. Уверена, что не вспомню своих тогдашних мыслей. Столько времени прошло!
