Карен Рэнни - У дьявола в плену
– Это миссис Мюррей, экономка. И притом очень строгая.
– Если она считает меня достойной внимания, она обязана по крайней мере представиться. Она должна была сделать это сразу после венчания.
Нора взглянула на Давину, но промолчала.
– Ладно, – снисходительно сказала Давина, – может быть, не в тот самый момент, но уж, конечно, вскоре после этого.
– Я не собираюсь оправдывать эту женщину, ваше сиятельство, но вы замужем всего один день.
Критика Норы была справедливой, но Давина решила этого не признавать.
– Пусть она зайдет ко мне, Нора. Надо покончить с любопытными взглядами прямо сейчас.
Однако Нора осталась стоять. Миссис Мюррей, по-видимому, тоже не собиралась тотчас же выполнять приказание Давины. Она приблизилась к Давине, осматривая все вокруг себя взглядом требовательного инспектора. Девина не сомневалась, что если бы служанка, отвечавшая за уборку этой части Эмброуза, была недостаточно прилежной, миссис Мюррей отругала бы ее со всей строгостью.
Остановившись перед Давиной, миссис Мюррей, прижав к животу тетрадь, сделала глубокий реверанс.
– Ваше сиятельство, – сказала она, – добро пожаловать в Эмброуз.
Давину поразил холодный тон, каким была произнесена эта фраза, и это вызвало у нее крайнее раздражение. Кто она такая, эта миссис Мюррей, чтобы иметь право говорить с ней так свысока?
Но рядом стояла Нора, и Давина услышала голос тети, учившей Давину внешним приличиям: «Раздражение – это эмоция, Давина, такая же сильная, как страх. Если ты кому-либо покажешь, что сердишься, ты дашь этому человеку в руки оружие против себя».
– Спасибо, миссис Мюррей. Мне сказали, что вы экономка. Давно вы служите в Эмброузе?
– Уже очень много лет, ваше сиятельство.
Какой у нее неприятный голос, удивилась Давина. Высокий женский голос, который, однако, легко мог бы перейти в визг. Улыбка была под стать голосу. Наверное, много практикуется, решила Давина.
– Вот как? Интересно!
– Да, мне тоже так кажется, ваше сиятельство.
Давина могла бы задать экономке множество вопросов, если бы та была немного старше и не такой привлекательной. Или если бы ее не раздражал неожиданный огонек, промелькнувший в голубых глазах экономки.
– Мне нужны несколько служанок и двое слуг.
– У нас полон дом гостей, ваше сиятельство, и наши слуги сейчас заняты их обслуживанием.
Давина подняла бровь.
– И у вас не осталось никого, кто бы обслуживал меня, миссис Мюррей? Или графа?
– Гости сегодня уезжают, ваше сиятельство. Если вы потерпите несколько часов, к вашим услугам будет весь штат прислуги Эмброуза.
– Мне не нужен весь штат. Как я уже сказала, несколько служанок и двое слуг.
– Можно спросить – зачем, ваше сиятельство?
Давине нестерпимо захотелось быть грубой. Приструнить эту самоуверенную особу. Сказать этой женщине, что она не вправе задавать вопросы или отказывать Давине в том, что ей необходимо. Вместо этого она заставила себя улыбнуться:
– Мне нужна помощь. Я хочу убрать китайский шелк со стен моих апартаментов.
Миссис Мюррей была явно поражена. Улыбка исчезла с ее лица, а голубые глаза потускнели.
– Этот шелк был страшно дорогим, ваше сиятельство.
– Вы не одобряете мое желание, миссис Мюррей?
– Кто я такая, чтобы одобрять или не одобрять, ваше сиятельство, – с притворным смирением ответила экономка. Но ее взгляд говорил сам за себя – она не одобряла, и это неожиданно доставило Давине огромное удовольствие.
Неужели она всегда была такой мелочной? Такой мстительной? Такой ревнивой? Или это из-за замужества в ней проявилось самое худшее, что было в ней?
Обе женщины так долго смотрели друг на друга в упор, что Норе стало неловко. Молодая горничная стояла, переминаясь с ноги на ногу, словно собираясь убежать при первой же возможности.
– День обещает быть чудесным, – все еще любезно улыбаясь, сказала Давина, – и мне бы не хотелось, чтобы наши гости испытывали какие-либо неудобства.
Слуги могут наказывать своих хозяев исподтишка, но весьма эффективно. Простыни неожиданно могли стать жесткими, словно их слишком сильно накрахмалили. Еда могла стать не горячей, а чуть теплой. Такой же могла стать и вода. И при этом каждый раз, когда им будут выговаривать, слуги будут выглядеть невинными овечками, а неприятности будут лишь увеличиваться. Давина ни в коем случае не собиралась давать миссис Мюррей повод подстрекать прислугу Эмброуза к неповиновению.
– Спасибо, миссис Мюррей.
Экономка кивнула, на сей раз не обременяя себя реверансом. Повернувшись, она собралась уходить, но Давина остановила ее:
– Может быть, мы позже обсудим меню на неделю?
– Я обсуждаю меню только с его сиятельством графом, – был ответ. Говоря это, миссис Мюррей даже не обернулась, будто обращалась к стенам.
Давина смотрела ей вслед, понимая, что ей только что была объявлена война.
Тереза Роул долго смотрела на записку, которую держала в руках. Она потратила целый час, сочиняя это послание. Если бы его прочла Давина, она бы вряд ли что-либо поняла, потому что в нем не было ничего от той легкомысленной женщины, какой все считали Терезу.
На самом деле такой женщины не существовало, но Терезе было необходимо постоянно поддерживать образ светской леди, в голове которой не было ничего более серьезного, чем забота о последней моде на платья и прически.
Много раз у Терезы появлялось желание открыться Давине, рассказать, какая она на самом деле. Но если она кому-либо откроется, даже своей племяннице, она может оказаться в опасности.
Тереза осторожно смахнула кончиком пальца слезу.
Найдет ли Давина счастье в этом браке? Одному Богу известно будущее, но Тереза сделала все, чтобы защитить племянницу. Мир иногда бывает жесток, но зачем Давине знать об этом?
Глупая девочка совершила нечто непростительное в глазах света, и разразившийся скандал почти погубил ее. Но, выдав ее замуж за графа Лорна, Тереза уберегла ее от незавидной судьбы быть старой девой и изгоем общества.
Тереза лишь могла надеяться, что интуиция не подвела ее и она сделала все как надо.
Она откинулась на спинку сиденья. Карета принадлежала графу Лорну и была гораздо комфортабельнее, чем ее собственная. Благодаря рессорам карета лишь слегка покачивалась на немощеной дороге.
Если бы она не была раздражена тем, что ее так неожиданно вызвали обратно в Лондон, она могла бы наслаждаться этой поездкой. Но бывают времена, когда человек должен думать не о себе, не так ли? Когда более важные – не сказать великие – дела выше собственных интересов. Маршалл Росс это понимал и не раз демонстрировал свой патриотизм.
