Элоиза Джеймс - Покоренный ее красотой
И обладала потрясающей грудью. Пусть даже это всего лишь молочные железы, напомнил себе Пирс.
– Не хотите выпить? – поинтересовался он вместо приветствия.
– Дамы не пьют бренди, – отозвалась Линнет. На ней было белое вечернее платье с присборенным лифом и юбкой, состоявшей из полупрозрачных лоскутов ткани, которые развевались, внушая мужчинам ложную надежду, что, если присмотреться, можно увидеть ее ноги.
– Мило, – сказал Пирс, указав на ее платье тростью. – Хотя мне кажется, что в зеленом вы смотрелись бы лучше.
– У меня все вечерние платья белые, – сообщила Линнет. – Вы не нальете мне бокал шампанского?
– Прафрок нальет. Когда вернется. Почему белые?
– Незамужние девушки могут появляться на вечеринках только в белом. Так принято.
– А, девственницы, – сообразил он. – Видимо, это должно символизировать невинность и неискушенность девиц, выставленных на брачном рынке?
– Именно, – сказала она, взяв бутылку шампанского и пытаясь вытащить пробку.
– Ради Бога, – сказал Пирс. – Позвольте мне. Я не подозревал, что вам настолько не терпится. – Он вытащил пробку и наполнил бокал. – Что случилось с подушкой, которая была на вас днем?
Она явно ее сняла, и ее фигура выглядела как образец английской женственности. Стройная во всех нужных местах и пышная во всех остальных.
– Вытащила. Вы были правы. Мне от нее становилось жарко.
– Мой отец будет в ужасе. Не успели вы прибыть на место, как уже потеряли королевского отпрыска. Он, знаете ли, просто одержим семейной историей.
– Он все равно узнал бы. Но я не думала, что вы так озабочены чувствами своего отца.
– Ха! – Он сделал большой глоток бренди.
– Почему вы только сейчас встретились со своим отцом? В конце концов, чтобы заслужить вашу очаровательную репутацию, нужно было прожить в Англии хотя бы несколько лет.
Было как-то не по себе находиться рядом с такой красавицей. У нее были широко распахнутые глаза, голубые, как океан перед штормом.
– Я сумел заработать эту репутацию в Оксфорде, – сказал Пирс. – Кроме того, я практиковал в Эдинбурге, и слухи о моей незаурядной персоне широко распространились. Очевидно, людям больше не о чем говорить. Разве ваши ресницы не должны быть рыжими? Вы их красите?
– Конечно. Полагаю, вы не виделись со своим отцом, потому что…
Пирс молчал, предоставив ей строить догадки.
– Потому что провели во Франции все детство?
– С шести лет. Я вырос со своим кузеном, тем светловолосым болваном, который, как вы видели, ошибся с диагнозом болезни.
– И часто во Франции аристократы становятся врачами? – поинтересовалась Линнет. – Здесь это довольно необычно.
Он пожал плечами.
– У нас с Себастьяном была детская страсть вскрывать все, что попадется под руку, и смотреть, как оно устроено. Ни один из нас не видел причины изменять этой привычке, когда мы выросли. К тому же произошла революция, истребившая большую часть французской аристократии, если помните.
Он помолчал, глядя на нее.
– Вам достаточно лет, чтобы помнить?
– Конечно, достаточно. Вам с кузеном тоже угрожала опасность?
– Французская медицинская школа закрылась в девяносто втором. Так что мы перебрались в Англию и поступили в Оксфорд.
– Выходит, вы пропустили худшее? Вам повезло.
Она допила шампанское. Пирс как зачарованный наблюдал за ее горлом, совершавшим глотательные движения. Все-таки человеческое тело – удивительная вещь.
– Моя мать лишилась мужа в девяносто четвертом, но не головы, к счастью, – сказал он.
– Почему вы не встретились с отцом, когда вернулись в страну?
– Не хотел. У меня сохранились отчетливые воспоминания о нем. Он слабохарактерный болван.
– Как и мой отец, – сказала Линнет несколько неожиданно для себя. – Но я люблю его. А ваш отец, кстати, совсем не глуп. Я обедала с ним на пути сюда и могу поручиться, что у него вдвое больше мозгов, чем у моего отца.
– В таком случае почему бы вам не выйти за него? – ядовито произнес Пирс, прежде чем спохватился. И тут все его тело напряглось от внезапного неприятия. Скорее он совершил бы отцеубийство, чем позволил это.
Линнет сморщила носик.
– При желании я могла бы найти мужа с разницей в возрасте не более двадцати лет. Будь у меня выбор, конечно.
– Но у вас не было выбора, когда речь зашла обо мне, не так ли?
– Женщинам редко предоставляется выбор, – признала Линнет. – У нас практически нет права голоса в этом вопросе.
– У вас был бы выбор, если бы я попросил вас выйти за меня.
У Линнет вырвался смешок.
– Вы же не хотите жениться на мне.
– Вы выйдете за меня замуж? – спросил он.
– Нет.
– Понятно. Наверное, вы чувствуете себя всемогущей? Отвергли графа, не дожидаясь ужина. Не удивлюсь, если вы получите предложение от одного из этих бедолаг еще до вечера. Биттс – самый завидный, второй сын виконта или что-то в этом роде.
Она снова рассмеялась. Пирс встревожился, осознав, насколько ему нравится этот смех. Она и вправду опасная женщина.
Дверь открылась, и Прафрок впустил трех молодых докторов, которые проживали в замке, пытаясь изучать медицину.
– Пендере, Кибблс и Биттс, – представил их Пирс, кивнув на каждого по очереди. – Кибблс – единственный, у кого есть мозги. Биттс – джентльмен, так что ему было не у кого их унаследовать. А Пендере растет над собой, что хорошо, поскольку ему некуда двигаться, кроме как вверх. Джентльмены, это мисс Тринн, моя невеста.
Линнет одарила их своей фирменной улыбкой, которую опробовала на нем. Они растаяли, как масло, а Пендере даже покачнулся.
– Держись, – сказал Пирс, ткнув его в бок. – Ты же видел красивых женщин и раньше.
– Приятно познакомиться, – галантно произнес Кибблс, расшаркавшись так низко, что едва не потерял равновесия.
Дверь снова отворилась, и Прафрок объявил:
– Герцог Уиндбэнк. Маркиз Латур де л’Аффитт.
Пирс прислонился к серванту, приготовившись наблюдать, как его новоявленная невеста справится с ролью единственной женщины в комнате. Взглядом он предупредил отца, чтобы тот держался в сторонке. Герцог подчинился, двинувшись к окну, из которого открывался вид на море.
Четверо оставшихся явно млели перед Линнет. Даже Себастьян, имевший, по мнению Пирса, больше мозгов, чем он демонстрировал в данный момент.
Линнет издала свой грудной смешок, и Себастьян придвинулся ближе. В его глазах загорелся огонек, который Пирс видел раньше только за операционным столом.
К своему полнейшему изумлению, он почувствовал, как в его горле поднимается глухое рычание. Ревность, поставил он диагноз. И типичный комплекс собаки на сене. Он не хочет ее для себя, но не хочет также, чтобы кто-нибудь другой завладел его новой блестящей игрушкой.
