Александр Селисский - Трофим и Изольда
Но ему бывало тяжко. В институте, в зоологическом саду и даже в цирке работали – увы! – не только интеллектуалы. Каждый говорил как мог и многие, по мнению Глеба, могли худо. Как человек безукоризненно воспитанный, он собеседников не поучал и страдал молча. С утра до вечера. В течение дня страдания усиливались постепенно становясь нестерпимыми. Но уж дома он должен слышать речь только безукоризненную! Даже изысканную так будет вернее. Отдыхать сердцем и ушами. Ах, неожиданностями полна не только жизнь в джунглях или, скажем, на парусном бриге! Неожиданности случаются именно в неожиданное время и, как ни странно, там, где их не ждут! Например, дома среди друзей, с которыми обдумано всё на свете а обговорено даже больше. Пока жена выпекает свой шедевр, а старый друг Константин развлекает её трёпом, не воспаряя в интеллектуальные выси.
... Я в темноте со свету – Свету
поцеловал не ту, а эту.
Оно бы, право, не беда,
Но – не туда. Ах, не туда!
– Вот гад, – говорит Вероника, – и ничего не сказано, и неприлично. Как ты это умеешь?
– Не знаю, – смеётся Константин. – Само собой выходит.
– Женился бы, наконец, старый хрыч, – заводит она разговор на вечную тему. Костя вовсе не стар, ему чуть за тридцать но, по мнению Вероники, давно «пора в будку». Загулялся. Случайные женщины её семейственному сердцу невыносимы. Она повторяет: – женись, а?
– Не могу, – отвечает Костя, – Подводное плавание и семейная жизнь мне противопоказаны. Я не выношу давления.
– Баб твоих разогнать надо, – говорит Вероника уже сердито: – и как они тебя находят, от земли ж не видать!
Это её ошибка, может быть намеренная? Нет легче способа «достать» Костю чем шутки над его ростом. Не подавши, однако, вида, переходит он в отместку к «скользким» сюжетам, чего снова-таки не переносит, наша «раз и навсегда»; в его рассказе появляются даже интимные детали. Глеб, как обычно не разобравшись в тонкостях, издали жену поддерживает: «Да, да он у нас жутко удалой, даром, что: маленький!» Тут Костя, сорвавшись окончательно, обещает в следующий раз, привести знакомую, с которой только что провёл приятнейшую неделю на чужой даче. Знакомая в юности украла у мамы «Камасутру» и с тех пор это её любимая книга. Читается всю жизнь постоянно и внимательно с начала до конца и даже с конца до начала. А также по частям. Поскольку это не догма, а руководство к действию. Её рекомендовали как блестяще освоившую курс, и Костя подтверждает: читано не зря, ибо эрудиция сочетается с незаурядным темпераментом, а также интеллектом бесспорно глубоким… хотя, пожалуй, излишне узконаправленным.
– Я бы привёл её сегодня, да муж нежданно приехал – говорит Костя. – Бедняжка чуть не погорела на горячем. Познакомлю её с вами, как только он исчезнет. Уверен, она всем понравится. И тебе тоже, Глеб!
Предложение «познакомить её, «блестяще прошедшую...» с Глебом, это было больше, чем Ника могла выдержать, сохраняя ироническое спокойствие. Значительно больше. Неизмеримо больше. Баритон, который некоторые считали басом, зазвучал и заполнил комнаты. Ответно запел стакан, забытый на подоконнике. В резонанс.
– Слушай ты, – задохнувшись от ярости, Ника забыла приличия, – слушай, ты! – кстати, подозреваю, что всю историю Костя выдумал. Произойди такое на самом деле, да ещё и с замужней женщиной, ничего бы он и никому не рассказал. Но это я подозреваю, а Ника о деталях, как известно, не задумывалась. – Слушай ты!!! – выдохнула она в третий раз. – Не моё дело где и с кем ты шляешься, но я категорически запрещаю водить в дом своих блЯдей!
Так она и сказала: блЯдей. Неправильно ударив голосом на «я». Может быть, от растерянности повторив ошибку Владимира Ивановича Даля, произвела родительный падеж, оставив ударение на корневом звуке. Не удивительно: хотя слово это и не латынь, вряд ли случалось Нике произносить его раньше, да ещё и склонять, да ещё и во множестве. И вдруг...
Посуда в шкафу зазвенела пожарным звоном.
Хрустальная люстра качнулась раз, другой, третий... Лампочки пригасли до красноватого цвета.
Мотька задохнулась и зажмурилась.
Поднимая потолок мощью звука, впервые за долгие годы совместной жизни стуча кулаком по столу, Глеб Алексеевич Решкин как пьяный грузчик орал на жену:
– Ни-кки-и-и-и! БлядЕЕЕей!!!
Доберман-пинчер Реро прижался брюхом к полу и испуганно смотрел на хозяина.
Стакан на подоконнике дрогнул, опрокинулся на бок, покатился, упал и разбился о пол.
Лампы снова накаливались, постепенно возвращаясь к нормальной белизне.
Да. Решкин был пурист.
Он стоял посередине комнаты, глядел на жену, осознавал содеянное и ждал взрыва. Но взрыва не было. Ника продолжала делать торт. Костя сидел на табурете, опустив голову к самым коленям. Затылок его постепенно краснел, плечи вздрагивали. Может, он плакал? От раскаяния...
Ника продолжала делать торт.
Ника продолжала делать торт.
В тот вечер она ни разу не перебила мужа и не сделала ему ни одного замечания. Но только в тот вечер. Она бы никогда не стала женой Глеба Решкина, если бы часто ошибалась в произношении! Называемом по науке, орфоэпия. Нет, не стала бы. Никогда в жизни.
Костя закончил рассказ. Они всё стояли на антресолях. Приближалось вечернее представление, пора было в гардеробную. Глеб Алексеевич Решкин теперь держал на руках маленькую макаку. Они глядели друг на друга и одинаковым жестом поглаживали носы, – каждый гладил свой. У Глеба нос был крупный, мефистофельский и пальцы длинные, как у музыканта. А у макаки носик маленький, короткий. И пальчики тоже.
Я уже
на еже
в абсолютном неглиже.
А слоны
Хоть бы хны!
И жуют мои штаны...
Реплика «a’part» /франц."в сторону», «про себя»/, выпадающая из фабуле повествования – связана, однако, с его сюжетом: ДВА РЯДА ПОРТРЕТОВ VI5-А-VIS.
Потолок был высокий, мастерски сработанный потолок старой профессорской квартиры, в солидном доме. И конечно никто не стал портить его сверлениями, балками, крюками, а поставили на пол деревянное сооружение, похожее на большой кронштейн или на маленькую виселицу и к этому сооружению подвесили деревянную люльку в стиле «ретро». Настоящая деревенская, выдолбленная из цельного дерева, она потемнела от времени, и бока покрылись трещинами, однако тщательно лакированными. Инфант, однако, не был запелёнат и лежал вольготно, раскинув ручки и ножки. По современнейшим рекомендациям.
– Лучше всего ему, со временем, заняться теоремой Ферма, – твёрдо закончила разговор высокая дама. – Нет, нет и нет! Только теорема Ферма! Для того, кто докажет теорему Ферма, в науке откроется великое будущее! – дама говорила и её могучие груди покачивались в резонанс. Люлька тоже качалась. И ещё небольшая сумочка, совсем небольшая, размером с рублёвую купюру. Сумочка вовсе незаметная, если б не золотая защёлка и такая же золотая цепь вместо ручки. За неё дама держала сумочку согнутым безымянным пальцем.
