Эльза Вернер - Своей дорогой
— Мне кажется, мы сходимся с Эрихом во вкусах, он тоже любит веселый, солнечный юг и мечтает о вилле на берегу голубого моря, под пальмами и лавровыми деревьями…
— Эрих был болен и страдает от холодного воздуха своей родины, но все-таки любит ее; югу он обязан выздоровлением, прочем, он достаточно богат, чтобы купить себе где-нибудь в Италии виллу, куда мог бы приезжать на отдых, но его постоянным местопребыванием должен остаться Оденсберг.
— Вы считаете это необходимым?
— Конечно. Со временем он должен будет продолжить дело своего отца. Это его долг, который он обязан будет исполнять. Это касается и его будущей супруги.
— Обязан? Кажется, это ваше любимое выражение! Вы употребляете его при каждом удобном случае. Я терпеть не могу этого ужасного слова и не думаю, что когда-нибудь примирюсь с ним.
Казалось, Эгберт не находил особенного удовольствия в этом разговоре. В его ответе слышалось нетерпение, даже раздражение.
— Мы сделаем лучше, если не будем спорить об этом; мы принадлежим к двум различным мирам, и я должен извиниться за то, что совершенно не понимаю вашего мира.
Цецилия засмеялась. Наконец-то ей удалось вывести этого человека из его непроницаемого спокойствия, на которое она смотрела, как на личное оскорбление; она не привыкла, чтобы ею не восхищались, чтобы ей говорили о долге.
— Полагаю, существует же мост, который соединял бы эти два мира, — шутя сказала она. — Может быть, мы еще и научимся понимать друг друга. Или вы думаете, не стоит и пробовать?
— Нет, — холодно ответил Рунек.
Цецилия вдруг выпрямилась и метнула на него гневный взгляд.
— Вы очень… откровенны, господин Рунек!
— Вы не так меня поняли, — спокойно ответил он. — Я только хотел сказать, что вам, разумеется, не стоит опускаться в мир, который настолько ниже вашего; ничего больше.
Баронесса закусила губы. Он хорошо отпарировал ее удар, но она знала, что именно хотел он сказать, и поняла жестокую насмешку, которая крылась в его словах. Чем можно было объяснить то, что этот человек осмеливался так говорить с невестой своего друга, с будущим членом семьи, благодеяниями которой он пользовался? Если до сих пор она почти не замечала этого инженера, считая его ниже себя, то теперь в ней закипела вражда к нему, и она решила, что он должен быть наказан за то, что рассердил ее.
Она встала и быстро направилась к Эриху, разговаривавшему с бароном в другом конце комнаты. Эгберт остался на месте; его глаза следили за братом и сестрой.
«Бедный Эрих, — подумал он, — в плохие руки ты попал!»
С наступлением ночи все разошлись; хозяева хотели поскорее дать отдых гостям, совершившим сегодня довольно большой переезд. Однако они еще не легли спать.
Оскар и Цецилия были одни в маленькой угловой гостиной, прилегавшей к комнатам для приезжих. Аромат цветов наполнял воздух, но ни брат, ни сестра не обращали на них внимания. Цецилия стояла среди комнаты; она казалась рассерженной и взволнованной, а в ее голосе слышалось плохо скрытое раздражение.
— Так ты все еще недоволен мной, Оскар? Мне кажется, что я сделала сегодня все возможное, а ты упрекаешь меня!
— Ты была слишком неосторожна в выражениях, — ответил Оскар. — Ты почти не скрывала своего нерасположения к Оденсбергу. Берегись! Отец Эриха очень обидчив, когда дело касается Оденсберга; он не простит этого.
— Неужели я обязана на протяжении нескольких недель ломать здесь комедию и делать вид, что я в восторге от этой отвратительной трущобы, которая, оказывается, гораздо ужаснее, чем я думала? Здесь чувствуешь себя отрезанной от всего света, заживо погребенной между горами и сосновыми лесами! К тому же эта близость заводов с их шумом и толпами рабочих!.. а главное — здешние люди! Только Майя представляет собой что-то более или менее сносное; мой будущий свекор, по-видимому, обладает деспотическим характером и тиранит весь дом. Мне просто страшно делается при виде его строгого лица! Когда мы приехали, он так посмотрел на меня, словно хотел пронзить меня насквозь! А эта скучнейшая фон Рингштедт со своей окаменелой миной, эта не менее скучная, бледная гувернантка, а главное, этот так называемый «друг» Эриха, который наговорил мне такого, такого! — И Цицилия сердитым движением швырнула веер на стол.
— Что он сказал тебе? — быстро и резко спросил барон.
— О, на словах немного, но я прекрасно поняла, что осталось невысказанным. Если бы мы виделись не впервые, то я предположила бы, что он ненавидит и меня, и тебя; в его холодных и жестких серых глазах было что-то крайне враждебное, когда он говорил со мной, и совершенно то же выражение было в них и тогда, когда он напомнил тебе о встрече в Берлине.
Вильденроде с удивлением взглянул на сестру; он никак не ожидал от нее такой наблюдательности.
— Кажется, ты довольно долго разговаривала с ним, — заметил он. — Впрочем, ты не ошибаешься; этот Рунек — чрезвычайно неприятная и, может быть, даже опасная личность. Надо будет отделаться от него.
— Раз и навсегда говорю тебе: я не вынесу такой обстановки! Ты говорил мне, что Эрих будет жить со мной в городе, мы никогда даже не предполагали, что будет по-другому, а здесь об этом и речи нет; все считают, что мы будем жить в Оденсберге, что иначе и быть не может! Неужели, вступая в брак, я должна отказаться от всего, что составляет в моих глазах прелесть жизни, учиться под руководством своего почтенного свекра домоседству и прочим семейным добродетелям, а в награду за хорошее поведение совершать ежедневные прогулки по его заводам? О каких-либо иных удовольствиях здесь и не представляют!
— Дело не в твоих удовольствиях, а в необходимости! — резко ответил Оскар. — Мне казалось, что я достаточно объяснил тебе суть вопроса, когда принимал приглашение приехать в Оденсберг. Еще в день твоего обручения ты вынудила меня сказать тебе правду, так что теперь ты прекрасно знаешь, в каком состоянии наши дела. Наше состояние погибло; до сих пор я давал тебе возможность жить в роскоши, как богатые люди, — какими жертвами я достигал этого, известно мне одному; но наступит время, когда и эти последние источники дохода иссякнут, и этот день уже не за горами. Если ты откажешься от блестящего будущего, которое я пытаюсь тебе устроить, выдавая тебя замуж, то тебе нечего будет и мечтать о том, что ты называешь «жизнью», тебе придется прозябать в бедности и лишениях. Неужели я должен несколько раз повторять тебе одно и то же?
Это бессердечное напоминание подействовало, баронесса Вильденроде боялась бедности и лишений; простая мысль о том, что она будет вынуждена распрощаться с той жизнью, к которой привыкла, испугала ее и заставила отказаться от борьбы. Она опустила голову и молчала. Брат продолжал:
