Кейт Фернивалл - Жемчужина Санкт-Петербурга
— Чтобы усмирить нас, нам подсовывают Думу, — насмешливо произнес Сергеев. — Но премьерминистр Столыпин презирает ее. Он предпочитает на каждого несогласного надеть свой, столыпинский галстук. — Сергеев задрал собственный галстук и скорчился, изображая повешенного.
Толпа возбужденно загудела. К общему шуму Аркин добавил и свой голос:
— Скажите, есть ли дело Столыпину до того, что ваши дети голодают?
— Нет! Нет!
— Беспокоится ли Столыпин о том, что вам приходится трудиться в невыносимых условиях?
— Нет! Нет!
— Есть ли дело Столыпину…
— Товарищ Сергеев! — поднявшись, выкрикнул невысокий щуплый человек с торчащей в углу рта сигаретой.
— Сядь! — произнес чейто голос.
Сергеев поднял руку, призывая к тишине.
— Говорите, товарищ. Здесь каждый имеет право голоса.
— Товарищи! — повысив голос, заговорил человек. — Все эти разговоры ни к чему не приведут. Мы не можем воевать с таким врагом, поэтому должны заключить с ним соглашение. Дума была только первым шагом. Давайте пойдем на уступки и продолжим работать. Александр Гучков, глава октябристов в Думе, сейчас пытается добиться соглашения о том, чтобы улучшить условия работы в шахтах…
— Александр Гучков — не более чем орудие в руках тирании! — загремел Сергеев.
Это вызвало восторг у собравшихся.
— Да! Да!
Сергеев вытянулся во весь свой немалый рост.
— Для рабочих единственный выход — взять власть в свои руки. Даешь союзы!
Зал взорвался оглушительными аплодисментами, загудели голоса. Несогласного стали толкать со всех сторон, тянуть за одежду, и в конце концов он, пригрозив всем «столыпинским галстуком», протиснулся к двери и под насмешливые крики и свист вышел из зала.
— Власть рабочим! — заорал Сергеев.
Стоявший у стены Аркин зажег сигарету и одобрительно кивнул. Диктатура пролетариата, так назвал это Лев Троцкий. Кровавой и беспощадной битвы было не миновать. Вопрос только: когда?
Поп был умен, в этом сомневаться не приходилось. Отец Морозов понимал людей. Тех, у кого сводило от голода желудки, он заманивал в церковь котелком горячей похлебки. Без мяса, разумеется, только овощи, но благодарность несчастных не знала границ. И похлебка эта не только согревала их тела, она распаляла их гнев, гнев, вызванный тем, что их довели до такого состояния. Она пробудила в людях чувство справедливости еще до того, как они стали собираться в залах, чтобы слушать выступления товарища Сергеева. Единственный изъян отца Морозова — это отсутствие веры. Веры в Бога и в то, что Он любит каждого из людей, даже самых жалких представителей человеческой расы. Иногда это мешало.
Поп в своем черном одеянии, точно ворон, стоя за дымящимся котлом, разливал похлебку в кружки, выслушивал жалобы, давал советы и произносил слова утешения. Он не знал усталости. Он всегда выглядел одинаково: высокая фигура в черной рясе из грубой домотканой материи… Легкая сутулость, густая борода. Вероятно, ему было не больше сорока, но выглядел он значительно старше. Волосы его утратили цвет. Причиной, возможно, была людская боль, которая годами вливалась ему в уши, а возможно, и смерть жены.
Аркин стоял рядом с отцом Морозовым, выжидая, когда того хотя бы на минуту оставят в покое обступившие голодные люди, протягивающие миски и кружки.
— Отец, мы достали все, что нужно.
— Здесь?
— Внизу. Спуститесь, когда освободитесь.
Священник кивнул и благостно улыбнулся следующему подошедшему. Аркин про себя восхитился его выдержке. Никто не заподозрил бы, что этот человек несет смерть.
Изготовление бомб — занятие, требующее особого подхода. Отец Морозов был в их компании мозгом, именно он задумывал и разрабатывал планы. Михаил Сергеев добывал все необходимое, не задавая лишних вопросов. Сам же Аркин был руками. Остальные в их группе предпочитали не прикасаться к взрывчатке.
Эта троица работала слаженно, но сегодня Аркин заметил, что товарищ Сергеев чемто обеспокоен. Он постоянно то вскакивал изза стола, за которым работал Аркин, то садился, что немало раздражало. В конце концов, не выдержав, он отложил плоскогубцы. В подвале было до того холодно, что дыхание клубами пара подымалось вверх каждый раз, когда они чтото говорили. Аркин даже начал побаиваться, что, если температура упадет еще ниже, замерзнет гелигнит. Он посмотрел на Сергеева. На том был грязный пиджак, весь в прорехах, засаленный шарф обвивал шею таким количеством колец, что походил на уснувшего толстого удава.
— В чем дело? — спросил Аркин. — Речь сегодня ты произнес отменную. Ты должен быть доволен. Что случилось?
Сергеев покрутил в пальцах сигарету, наполнявшую небольшое закрытое помещение неприятным запахом дешевой махорки. Аркин запретил ему курить рядом с детонаторами. Сейчас перед ним на столе лежало два капсюля, и он не отводил от них взгляда, даже когда обращался к Сергееву. В длинных и тонких медных трубках содержалось небольшое количество гремучей ртути. Крайне взрывоопасное вещество. Аркин всегда прикасался к ним очень осторожно, с уважением. Он любил класть их на ладонь и любоваться несущими смерть предметами, которые выглядели так же безобидно, как сигареты Сергеева. От осознания того, какая сила находится в его руках, у него захватывало дух.
В свое время он очень удивился, когда узнал, насколько доступны сведения о том, как изготовить взрывчатку. В городской библиотеке он подробно изучил гениальное изобретение Альфреда Нобеля, чтобы лучше понимать природу и суть пяти неровных палочек, спрессованных из серого гелигнита, которые лежали сейчас перед ним на столе. Гелигнит — это взрывчатое вещество, получаемое путем растворения нитроцеллюлозы в нитроглицерине. На двенадцать процентов мощнее динамита. Черт возьми, это огромная сила! К тому же смесь эта была не подвержена влиянию сырости и не производила ядовитого дыма при детонации. Он взял в руку одну из палочек, почувствовал кожей прикосновение холодной гладкой поверхности. «Господин Альфред Нобель, — подумал он, — был человеком исключительным. Кто еще мог дать миру вещество такой разрушительной силы и после этого спокойно лежать в могиле?»
— Я прошу прощения, — произнес Сергеев, — но мне нужно уйти.
Аркин повел бровью.
— Что случилось? Ты нервничаешь?
— Нет. Изза жены. Ей скоро рожать, но она продолжает ходить на работу на свою клееварню. От этого она постоянно плохо себя чувствует.
— Ясно! Семья.
— Не говори так.
Аркин улыбнулся.
— Сергеев, скоро настанут времена, когда семья будет считаться пережитком прошлого. — Он посмотрел на священника. — Религия тоже. Опиум для народа, как назвал ее Карл Маркс. Лишь одно будет иметь значение — государство. При идеально устроенном государстве население будет довольно. Государство должно быть важнее семьи. Оно станет нашей общей семьей.
