Анри де Ренье - Необыкновенные любовники
— Подумайте, сударь, — продолжал г-н д'Эгизи, — о состоянии, в котором я оказался, когда этот старый негодяй де Ла Томасьер столь тягостным образом отказал мне в руке своей дочери. Я любил ее, сударь, так же, быть может, как любили ее и вы. Прибавьте к этому, что отказ был чрезвычайно вежлив. Хитрая лиса не сказала мне ничего такого, чем бы я мог оскорбиться, но его пренебрежение не было для меня от этого менее жгучим. Вы скажете мне, сударь, и я не стану вам возражать, что я не заслужил чести, которой домогался, и что девица де Ла Томасьер была достойна лучшего человека, нежели я? Вы в этом правы, сударь, и дальнейшее доказало это, ибо вы достигли успеха там, где я потерпел неудачу, так как вы получили согласие и от ее отца и от нее самой, и, не случись непредвиденного обстоятельства, она была бы теперь вашей женой.
— Все это хорошо, сударь, — прервал его г-н де Валанглен, — но не делает ли именно это судьбу мою столь горькой и смешной? Разве вы не видите в этом самом причину моего отчаяния и моего желания покончить с ним своей смертью? Ибо не моя вина в том, что мой конь уже двадцать раз не дал мне сломать себе шею! В настоящую минуту я говорю вам об этом спокойно, но это не должно вас обманывать: я вскоре вновь предамся бешенству, которое меня терзает и не дает мне ни минуты покоя. Может ли кто-нибудь не впасть в отчаяние, утратив такую прекрасную надежду? Какая игра судьбы, сударь, уже видеть себя на пороге желанного супружества, как вдруг за вашим счастьем захлопывается ужасная дверь монастыря! Прибавьте к этому, что девица де Ла Томасьер сама решилась на то, что совершила, вполне независимая в своей жестокости, и во имя такого предлога, сударь, упорство в котором до сих пор заставляет меня краснеть за нее.
— И опять-таки я в этом с вами не согласен, сударь, — возразил г-н д'Эгизи, и его маленькое лицо приняло торжествующее и важное выражение. — Позволительно ли мне говорить вам о себе и осмелиться на сравнение между нами? Без сомнения, отказ в таком драгоценном благополучии со стороны старого де Ла Томасьера задел меня очень живо, но не думаете ли вы, что успех, которого достигли вы, поразил меня еще сильнее? Я плакал от бешенства, видя в ваших руках ту, которая ускользнула из моих. У ревности, сударь, есть тонкие и скрытые мучения. Я испытал их вполне. Я вас ненавидел, сударь, и вы должны простить мне странное чистосердечие, с каким Я этого от вас не скрываю. Если я когда-нибудь желал страстно чьей-либо смерти, то не смерти старого развратника Ла Томасьера, а вашей, сударь, человека богатого и счастливого, похитившего у меня сокровище, которого лишила меня глупая воля вздорного старика и отсутствие средств принудить его.
Вы скажете, что мне нетрудно было бы обнаружить вам свое неудовольствие и найти предлог к ссоре? Я так и хотел сделать, когда вы поклонились мне в церкви, в день похорон г-на де Ла Томасьера. Но вы не знаете, сударь, что значит быть слабым и маленького роста. Поединок с вами! Такой карлик, как я, рискует в нем самым смешным образом быть обезоруженным и проколотым, как лягушка, а у меня не было никакой охоты, чтобы меня отвезли домой истекающим кровью, на подушках моей кареты; я решился стерпеть ужасное зрелище счастливого соперника. Ах, сударь, какое это мученье, и как мало означает смерть любимого существа в сравнении с видом другого, который им любим! Я терял девицу де Ла Томасьер, и терял ее по вине человека, существа, созданного, как и я, если хотите — лучше, чем я, но все же созданного из костей и плоти, подобно мне самому!
Другой человек отнял ее у меня, чтобы говорить с ней так, как мог бы говорить я, чтобы ласкать ее так, как стал бы ее ласкать я. Вот, сударь, положение, в которое я был приведен, и покажется ли вам странным, что оно способно пробудить чувство ненависти и желание мести? О, я испытал их и еще более мучился первым от того, что не находил в себе мужества осуществить второе. Я хотел бы раздавить вас колесами моей кареты. Я поехал смотреть, как будут вешать Пьера Графара; я почти готов был приветствовать его — не потому, что он убил этого толстого Ла Томасьера, которому достаточно было бы и апоплексии, а потому, что он отомстил за нанесенное ему оскорбление; я хотел бедному малому, сумевшему убить, оказать честь своим присутствием при его казни.
И маленький д'Эгизи, трепещущий в своем кресле от давней обиды и вновь вспыхнувшего гнева, вовсе не казался более смешным г-ну де Валанглену.
— Все проходит, сударь, — продолжал г-н д'Эгизи, — и я клянусь вам, что во мне ничего более не сохранилось от яда моей прежней неприязни. Убедитесь же лишний раз на таком примере в неустойчивости души человеческой, которая столь же непостоянна в ненависти, как и в любви, и постарайтесь увидеть в этом предвещание того, что вам суждено выздороветь так же, как выздоровел я. Разве у вас нет причин утешиться, каких не было у меня? Вас, сударь, по крайней мере, девица де Ла Томасьер не покинула ради другого, вам подобного. Вам не угрожало увидеть ее когда-нибудь проходящей под руку с кавалером, который захватил ваше место и играет вашу роль. Благодетельные стены «Божьих Девственниц» хранят нас от этого ненавистного зрелища. Монастырь позволяет вам быть уверенным в ней навсегда. Что говорю я, сударь? Она больше не женщина и в силу этого не может более быть предметом ваших сожалений, ибо то, чего вы искали в ней, более не существует. Она отдалась богу. О, прекрасный соперник, который известен нам лишь по имени и у которого нет ни формы, ни лица! Разве это не успокоительно? Стоит ли так печалиться, если то, что потеряно, никому не принадлежит? На вашем месте я бы, скорее, нашел причину гордиться, так как для того, чтобы отвратить это сердце от вашего, понадобилось не более и не менее, как влечение к предвечному. Поверьте мне, сударь, вы принесены в жертву вовсе не из тщетной заботы извлечь из чистилища этого беднягу Ла Томасьера; это только предлог и случайность. Вините лучше девицу де Ла Томасьер в том, что она действовала в силу какого-то тайного призвания, которое неведомо ей самой и которое обнаружилось бы в ней, даже несмотря на брак, любовь и детей. И тогда вместо жены вы получили бы злую и страстную святошу, которая есть худший и самый злокозненный вид из всех жен и которая омрачила бы ваши дни своей одержимостью и причудами благочестия.
Напротив, будьте довольны тем, что девица де Ла Томасьер сама постигла и другим обнаружила свойства своего характера, и возблагодарите господа за то, что сделал он. Он вернул себе то, что ему принадлежало и что вам всегда принадлежало бы только наполовину. Возблагодарите его за эту добрую помощь и покажите себя столь же разумным, как стал разумен я, узнав о том, что вы сочли несчастием, но что для меня явилось — как должно бы быть им и для вас — большим облегчением.
