Дора Моссанен - Куртизанка
— Эффат, этот пеньюар не годится, — заявила Франсуаза, окуная пальцы в баночку с бальзамом для губ. — Пусть она примерит вот эту юбку и, oui, корсаж. Может быть, еще шапочку с опушкой из горностая. Что скажешь, Симона?
— Они ужасны, — Симона была явно раздосадована. Целый час пришлось потратить на одевание и раздевание, а она даже одним глазком не взглянула на будуар.
— Ага! Вот это тебе определенно понравится. Эффат, depeche-toi[14].
Эффат молча кивнула головой, не выражая ни неодобрения, ни согласия, проковыляла к платяному шкафу и выбрала robe de bal[15], с облегающим корсажем и подолом с оборками.
Симона ощутила острое желание сотворить что-нибудь хулиганское с платьем стоимостью в тысячу шестьсот франков, которое ее мать надевала, чтобы побывать в Театре-варьете. Платье должно было быть простым и функциональным — оборки затрудняли движение, парадный корсет напоминал броню средневекового рыцаря, а кринолин заставлял чувствовать себя мумией. Удобнее всего ей было в сапогах и брюках, которые не стесняли движений и с которыми кобура с револьвером смотрелась вполне уместно.
На petit costume[16] она еще могла бы согласиться.
Но только не на то ужасное платье, которое держала на вытянутых руках Эффат. Только не это. Как бы ей хотелось оказаться сейчас верхом на лошади, исследуя долину Африканской циветты вместе с Сабо Нуаром, ее другом и по совместительству помощником конюха, отличавшимся столь же свободным нравом и непредсказуемостью, как и жеребцы, за которыми он ухаживал и которых объезжал.
— Будь осторожна, Симона, — предостерегла ее Франсуаза, раскрывая веер из павлиньих перьев — фантастическое творение самого месье Римбо. Она принялась обмахиваться веером, кивая головой с таким видом, словно это она выбрала платье, а вовсе не Эффат.
Симона влезла в платье, наступила прямо на шов оборки, споткнулась и полетела головой вперед на кушетку.
Франсуаза вскрикнула.
Эффат бросилась спасать то, что еще можно было спасти.
Увидев лицо матери, Симона изрядно перепугалась и попыталась высвободить каблук. Носок ее сапога запутался в подоле, и тот разорвался с негромким треском. С девушкой случился приступ нервного смеха.
Франсуаза стукнула ее веером по лбу, утешая себя мыслью, что от платья все равно пришлось бы отказаться, поскольку она уже надевала его. Да, каждый благородный состоятельный дворянин восхищался ею в этом наряде.
— Как только я покончу с тобой, Торопыжка, — со вздохом изрекла она, прикрыв губы веером из павлиньих перьев, — ты будешь разбивать сердца, а не ломать собственные лодыжки.
Прозвище, которым в сердцах наградила ее мать, не осталось незамеченным Симоной, пока та сражалась со складками платья, пытаясь снять его через голову и окончательно запутавшись.
— Этим платьям место в музее. Я выгляжу в них совершенной дурочкой, — выпалила она.
«А ведь это правда», — с удивлением подумала Франсуаза.
Они были хрупкими женщинами — она сама, мадам Габриэль и Симона. Поэтому им приходилось прилагать больше усилий при выборе своих нарядов. Тем не менее мужчины предпочитали маленьких женщин. С такими женщинами мужчины чувствовали себя выше, сильнее. Впрочем, большинство мужчин — создания крайне импульсивные, требующие моментального удовольствия — не отдавали себе в этом отчета. Но Франсуаза была истинной дочерью мадам Габриэль и, подобно ей, могла уловить запах розы еще до того, как будет посажено семя. Certainement[17], она была достойным отпрыском хитрой и коварной мадам Габриэль. Женщины, которая приручала королей. Идола своего времени. И таковой же была и она, Франсуаза д'Оноре — во всяком случае, пока ей удастся сохранять свою молодость.
Задумавшись о неизбежной старости, она повертела в руках веер, похлопала себя по щеке и швырнула его через всю комнату. Таким женщинам, как она, старость давалась нелегко. В тридцать лет опасность ступить на путь, ведущий вниз, возрастала. Из шкатулки она вынула нитку жемчугов и примерила их на шею, а потом приложила к волосам. Прищурившись, она рассматривала пару сережек, а затем показала их Симоне.
— Дешевый подарок от дешевого мужчины. Болван решил, что я не отличу стекло от добытых на руднике бриллиантов. — Она небрежно уронила сережки в коробочку со шпильками и булавками для волос.
Симона вытащила сережки и приложила их к мочкам ушей. — О, поп, поп, нет, ни в коем случае! — воскликнула Франсуаза. — Дурной вкус — это погибель для женщины. — Она порылась в своей сокровищнице и извлекла на свет божий ограненный изумрудно-зеленый бриллиант в десять карат. — А вот это подарок твоего отца.
При упоминании графа Мирфендереску, баварца, причинившего ей невыносимые страдания, в глазах у нее появился стальной блеск. Когда он сбежал от нее с какой-то мерзкой гризеткой, занимающей к тому же низкое положение, в течение всех девяти месяцев беременности Франсуаза искала утешения на «Серальо». И хотя он представлялся графом, на самом деле был простым парфюмером и сумел покорить ее тем, что доводил до безудержного оргазма всякий раз, когда откупоривал один из своих флакончиков с духами. После того как она потеряла его, своего amant en coeur[18], она больше никого не любила. Она протянула кольцо с изумрудом своей дочери.
— Оно намного лучше этих дешевых сережек.
— Нет, — упрямо ответила Симона, застегивая сережки. — Мне не нужно кольцо от него. Лучше я буду носить эти серьги.
— Pauvre Симона, бедняжка, — с надрывом вырвалось у Франсуазы. — У тебя такой богатый выбор, та chere. He соглашайся на меньшее и не останавливайся на полпути. Ты намного красивее меня или твоей бабушки. Мужчины с радостью отдадут жизнь за право зарыться лицом в твои кудри. Дай им то, что они заслуживают, — боль и еще раз боль. — Она встряхнула головой, словно для того, чтобы привести мысли в порядок. — Впрочем, нельзя лишиться того, чего пока не имеешь. За дело. Тебе предстоит многому научиться, Торопыжка.
Пока Франсуаза разглагольствовала, и не в последнюю очередь потому, что ей доставляло удовольствие слушать соб-ственный голос, а Симона старалась скрыть растущее нетерпение, Эффат успела примерить на девушку наряд, который Франсуаза надевала для прогулок в Булонском лесу. Она произвела такой фурор, что граф Валуа де Медичи и герцог Суассон на протяжении нескольких месяцев настойчиво добивались ее внимания, осыпая подарками, пока, наконец, ей не надоела их мелочная ревность и она не отправила обоих обратно к их фригидным супругам.
