Жюльетта Бенцони - Путешественник
— Я знаю! — прошептал ребенок, посапывая, чтобы не заплакать, потом вдруг резко изменил тон. — Мне нужно встретиться с господином де Бугенвилем… поговорить с ним. Как это сделать?
— Ну, ты от меня слишком много хочешь! Сейчас он заперт в Квебеке, и город еще не сдался. Ты ведь не птица и не мышь, не знаю, как тебе удастся… Если хочешь, поговорим об этом завтра, — добавил он, глядя в расстроенное лицо мальчишки. — А пока, честное слово, так хотелось бы вздремнуть!
Сержант Ла Вьолет откинулся назад и натянул на плечо одеяло, которым был укрыт. Гийом собирался что-то добавить, как вдруг Конока взял его за руку:
— Больше не говорить! День прошел… Идти спать ты тоже! Не устал?
— О, еще как!
Гийом поднял на него такой печальный взгляд, что у индейца дрогнуло сердце. Он наклонился и взял мальчика на руки, собираясь вынести его из часовни. Тот попытался сопротивляться, правда без особого желания: он был совершенно без сил! Положив голову на плечо друга, Гийом вдруг разрыдался. Конока не пытался его сдерживать. Большой жизненный опыт говорил ему, что слезы, столь презираемые его братьями по коже, могли облегчить или хоть немного приглушить тоску мужчины. А Гийом был всего лишь девятилетним мальчиком…
Зарывшись в солому рядом с индейцем, Гийом не слышал, как около десяти часов вечера кто-то принялся сильно стучать кулаками в большую дверь госпиталя. Монахини всех трех общин (закончив тяжелый труд, они пали ниц перед алтарем, взывая к Божьей милости) разом выпрямились. Две юные сестры, носившие раненым бульон, вбежали в часовню, чем-то сильно напуганные: англичане предупредили, что займут госпиталь, чтобы помешать отступающим войскам укрыться в нем и занять оборону.
— Они говорят, что не причинят нам зла. Но в любом случае выходить из здания больше нельзя! — сообщила одна из них.
— Как же нам быть? — прошептала, крестясь, настоятельница монастыря Святой Елены. Мы не сможем нашими скудными запасами прокормить всех, кто нашел здесь пристанище.
И в самом деле, если еще утром в Главном госпитале было примерно шестьсот человек, то к вечеру там скопилось уже больше полутора тысяч…
— Нам остается лишь молиться, — произнесла сестра Мари-Жозеф. — С Божьей помощью наши смогут нас выручить…
Чтобы надеяться на это, нужно было обладать большим оптимизмом.
Когда наступило серое и уже холодное утро, превратившийся в осажденный лагерь госпиталь был окружен кордоном солдат, которые, за неимением лучшего, растаскивали остававшуюся в огороде капусту и другие овощи. Из окна второго этажа Гийом смотрел на творящийся разгром и судорожно искал способа выбраться отсюда, чтобы попасть в Квебек. Там, на крепостной стене флаги были приспущены: вероятно, главнокомандующий уже умер либо был при смерти… Но попасть туда было необходимо!
Положение было странным. В стане англичан, занимавшем всю ширину Авраамовых равнин, люди занимались привычными утренними делами, как будто находились за крепостными стенами под охраной часовых. При этом не было слышно ни выстрела. Оплакивая погибших, противники соблюдали негласное перемирие.
Гийом решил этим воспользоваться. Единственная возможность добиться справедливости и обрести для своей матери защитника заключалась в лице де Бугенвиля, а коль скоро он находился в Квебеке, надо было попасть в Квебек. Чего бы это ни стоило!
Он не стал делиться своими планами с Матильдой, когда сестра Мари-Жозеф проводила его к матери. Белая как мел молодая женщина перестала бредить. Она с плачем обняла сына, которого поразили ее слезы, — впервые он видел, чтобы мать плакала. К тому же всегда казавшаяся ему такой храброй, женщина выглядела слабой и беззащитной как ребенок.
— Что теперь с нами будет? — всхлипывала она, не выпуская его из объятий. — Отец твой мертв, наш друг Адам — тоже, я чуть не умерла. Если бы только этот изверг смог, он и тебя бы убил. Он нас так ненавидит!
— Я думаю, мама, что здесь вам нечего опасаться. За вами хорошо ухаживают, кругом друзья. Пока мы здесь, вы можете быть спокойны. К тому же Ришар, должно быть, считает вас мертвой…
— Но почему, почему он это сделал?
— Вы же сами сказали: он нас ненавидит. А еще он предатель, ведь это он тогда ночью указал путь в Фулонскую бухту. Он надеется, что англичане отдадут ему все наше добро… — Тогда надо уезжать! — заволновалась Матильда. — Уезжать отсюда как можно быстрее!.. Я хочу вернуться домой.
— Это невозможно: дома На Семи Ветрах больше нет. Я… он сгорел. А наш дом на улице Сен-Луи…
— Я говорю не о том, маленький Гийом! Мой дом не здесь, он — в Нормандии! Только там мы сможем жить в мире! Я хочу вернуться в Сен-Васт!
Гийом решил, что она вновь начинает бредить, так как ни на минуту не мог вообразить, что отправляться в эту далекую, неизвестную страну имело какой-то смысл. Раньше, пока он наблюдал, как Матильда крутит свою прялку, она часто рассказывала ему о родной земле Котантена, о том, как девчонкой бегала в порт, так же как теперь он сам — на пристань Квебека. В красивых выражениях она описывала отчий дом у края соляной копи, воинственное величие двух башен, возведенных еще господином де Вобаном, речушку, журчавшую в долине Сэры и приводившую в движение огромные колеса бумажных мельниц, сияние закатов над островами Сен-Маркуф и особенно великолепие моря, в которое длинная дамба покровительственно протянула свою длинную руку… Для мальчика рассказы эти имели такое же значение, как и акадийские сказки, которые ему иногда рассказывал Адам, или индейские легенды Коноки. Они относились к миру мечты, и даже если он иногда представлял себе, как во время путешествий, в которые собирался отправиться, он однажды причалит в порту Сен-Васт-ла-Уг, то никогда и не помышлял о том, чтобы там поселиться. Его родиной была Новая Франция, и прежде всего Квебек, к нему он был привязан всей душой, ведь именно здесь жила Милашка-Мари. От одной только мысли, что он может так далеко от нее уехать, у него сжималось сердце…
Впрочем, пока мать его была в таком состоянии, некогда было поддаваться настроению. Господин де Бугенвиль, если только ему удастся с ним встретиться, найдет способ все уладить. Сначала нужно схватить убийцу, и тогда ничто не помешает Матильде вернуться в свой настоящий «дом». А потом, когда он, Гийом, как следует потрудится, поплавает по морям и добудет сокровища для Матильды и для Милашки-Мари, он заново отстроит дом На Семи Ветрах. Только тот будет еще больше и красивее!
— Отдыхайте, мама, — произнес он ласково. — Война не кончилась. К тому же вы слишком слабы для такого длинного путешествия. Обещаю вам, что буду о вас заботиться…
Произнесенное по-детски, но так серьезно обещание сына вновь вызвало у Матильды слезы, но на сей раз она плакала от гордости.
