Джиллиан Брэдшоу - Сердце рыцаря
Было еще раннее утро, когда он дошел до границы своих земель. Поместье Таленсак включало в себя около двадцати квадратных миль леса, примыкавших к Броселианду, но Тиарнан с точностью до минуты знал, когда именно перешел в свои владения. В своем собственном лесу он немного ослабил бдительность и позволил себе вслух запеть песню, которая уже несколько дней крутилась у него в голове. Это была простая песня, которую бретонские крестьяне пели в поле: он не любил придворной музыки.
Как счастлив был бы я пойти
Туда, где ждет моя любовь.
И стала бы моя рука
Подушкой ей для сладких снов.
Ах, долгим, долгим будет путь,
И будет крут, так крут подъем...
Тиарнан оборвал песню: он, как всегда, сфальшивил. Он вздохнул, сорвал росток ежевики и начал его жевать, а потом виновато выплюнул. Его исповедник Жюдикель велел ему поститься: это станет епитимьей за убийство двух разбойников у источника Нимуэ. Жюдикель сказал, что это смертный грех – отнять без предупреждения две жизни. Пусть даже верно то, что погибшие сами были убийцами и совершали насилие, пусть верно, что предостережение поставило бы под угрозу как их жертву, гак и самого Тиарнана: две человеческие жизни оборвались кроваво, без возможности принести покаяние. Если Тиарнан хочет сохранить живой свою собственную душу, ему следует поститься и думать о ценности человеческой жизни и о собственной самонадеянности, позволившей ему эти жизни погубить.
Тиарнан постился, но все его мысли были обращены к Элин Комперской. Ему уже приходилось убивать людей, когда он участвовал в войнах герцога. Два разбойника не слишком тяготили его совесть, и он сожалел главным образом о том, что не убил третьего. Он очень надеялся снова встретиться с Эоном и прикончить его. Он попросил, чтобы монахи из монастыря Бонн-Фонтейна похоронили двух убитых, и оплатил заупокойную мессу и молитвы о них, но это было сделано скорее для того, чтобы умиротворить Жюдикеля, а не ради спасения их душ. Он предвидел, что Жюдикель будет им недоволен, и заранее смирился с яростным выговором отшельника и строгой епитимьей. Отчасти он был даже рад, что может исповедаться в двух убийствах. По крайней мере это отвлекло Жюдикеля от известия о его помолвке. Конечно, отшельник не считал ее грехом – но считал ошибкой.
Как счастлив был бы я пойти
Туда, где ждет меня любовь...
Тиарнана не оставлял образ танцующей Элин, и он шел по лесу с улыбкой. Она была прекрасна, да – но он любил ее не только за это. Она была открыта для радости, словно жизнь была новым шелковым платьем, которое ей только что подарили. Все ее радовало, все в ней было свежим, чистым, гармоничным.
Ах, долгим, долгим будет путь,
И будет крут, так крут подъем,
Но не присяду отдохнуть,
Чтоб нам скорее быть вдвоем.
Милее песни соловья,
Милее нежного цветка —
Милее всех любовь моя
И сладость на ее губах.
И все уже договорено: она выйдет за него замуж. Совсем скоро. И вежливость требовала, чтобы он сообщил об этом герцогу Хоэлу прежде, чем назначить дату свадьбы.
Ленное поместье Таленсак принадлежало Хоэлу – Тиарнан только управлял им. Его отец, дед и прадед управляли им до Тиарнана, и, Бог даст, его сыновья тоже будут им управлять – но только после того, как принесут клятву верности герцогу. После того как эта клятва принесена, герцог не имеет права отнять поместье – если только клятва не нарушена. Феодальный договор еще оставался чем-то неустоявшимся, однако основные принципы были известны четко. Тиарнан будет сражаться за герцога, если тот его призовет, будет повиноваться всем законным приказам и давать советы, если о них попросят. И из вежливости он будет сообщать герцогу о важных событиях – таких, как его женитьба. За это ему дается поместье и все, что к нему относится.
Выйдя из леса на главную дорогу, откуда видны были поля, Тиарнан на мгновение остановился, как делал это всегда. Плечи его невольно передернулись, эти места окутали его словно плащом. Поля уходили вниз, к небольшому ручью, который тек на север. Из центра лощины виднелась ветхая деревянная колокольня деревенского храма. Крытые соломой дома, казавшиеся из-за расстояния крошечными, тянулись вдоль дороги, и от некоторых к чистому утреннему небу поднимались струйки дыма. На дальнем берегу ручья, на насыпном холме стоял дом Тиарнана, обнесенный частоколом. Мельницы не было видно: она находилась выше по течению ручья, за его поворотом, но Тиарнану не нужно было ее видеть, чтобы знать о том, что она на месте. Таленсак был в полном порядке и безопасности. Он снова двинулся вперед уверенным шагом человека, который всем доволен. Дом. Он здесь родился, он прозывался по нему – он был его частью. За предыдущие два дня он прошел шестьдесят с лишним миль и теперь чувствовал усталость – приятную усталость – и предвкушал приятный домашний отдых.
Первый дом в деревне принадлежал кузнецу Глевиану. Рядом находился колодец, потому что ковка металла требовала воды, и Тиарнан остановился, чтобы напиться. Он снял деревянную крышку и опустил ведро, которое всегда стояло рядом с колодцем. Пока он поднимал его наверх, хозяйка дома, услышавшая стук колодезной крышки, вышла из дома, вытирая руки о передник.
– Мои приветствия, маштьерн, – сказала она, увидев Тиар нана.
Таленсак называл своего владетеля старинным именованием «маштьерн». Это было не совсем правильно: маштьерны были должностными лицами, исправлявшими правосудие в бретонских деревнях, и их.сменили феодалы. Однако деревня все равно называла его маштьерном.
– Мои приветствия, Юдит, дочь Конуола, – отозвался Тиарнан, приветственно приподнимая ведро, прежде чем начать пить.
Юдит осталась стоять в дверях, нервно вытирая руки о передник. Тиарнан напился, поставил ведро и закрыл колодец крышкой.
– Жаркий выдался денек, – радостно сказала Юдит. Тиарнан кивнул, гадая, что же случилось в его отсутствие.
Ей явно хотелось что-то ему сказать.
– В деревне все было хорошо? – спросил он, приходя ей на помощь.
Юдит с облегчением воздела руки:
– Ох, маштьерн, мой брат Юстин...
– Что он на этот раз наделал? – обреченно проговорил Тиарнан, чувствуя, как его покидает умиротворение.
