Екатерина Мурашова - Сибирская любовь
– Твоя мать ни во что меня не ставит! – патетически заявил, наконец, Златовратский. Видимо, все время заточения он думал только об этом.
– А ты не знал, что ли? – наивно поинтересовалась Любочка.
Златовратский застонал, потом с горечью пробормотал сквозь зубы: «Errare humanum est…” – и куда-то убежал.
Любочка пожала плечами и пошла варить себе кашу, так как отказалась от обеда у подружки и была голодна. В отсутствие Светланы, которая строго соблюдала пост и заставляла поститься хозяев, Любочка рассчитывала положить в кашу мяса и масла. Как и все Златовратские, Любочка изо всей еды предпочитала мясное, яйца и кофе. К идее очищения через пост она была равнодушна, хотя, в отличие от старших сестер и матери, любила ходить в церковь на праздничные службы и слушать певчих.
Плотно поев, девушка уютно устроилась с ногами в своем любимом кресле и развернула Аглаин журнал с вышивками. Пробравшийся в дом кот залез к ней на колени и принялся зализывать свежие царапины, полученные в последнем бою. Когда начало темнеть, Любочка зажгла лампу. Лампа чуть слышно сипела. Иногда Любочка задремывала, при этом роняла голову на грудь и вытягивала ноги. Коту становилось неудобно, он вытягивал лапу, пускал коготки и будил девушку.
Внезапно кот зашипел, изогнул спину, спрыгнул с Любочкиных коленей и скрылся под столом. В дверь решительно постучались и сразу вслед за стуком вошел человек. Любочка вскочила и стояла, опустив руки и ошалело моргая глазами. В какой-то момент ей показалось, что ей снится сон.
– Это… в-вы? – дрожащим голосом спросила она.
Николаша бесшумно приблизился и внезапно мягко и грациозно опустился на одно колено.
– Да, это я, но, более того, – сейчас в ваших руках жизнь моя. Я доверяюсь вам и надеюсь, что вы доверия моего не обманете…
– Никогда! – испуганно и восторженно прошептала Любочка, круглыми глазами глядя на коленопреклоненного Николашу. – Вы же знаете, я для вас…
– Мне нужно укрыться. От всех, от всех. День, два, три – не знаю… После я вас покину, но клянусь – никогда, никогда я не позабуду вашей услуги… и вас, о моя прекрасная богиня…
– Николай Викентьевич, – Любочка немного опомнилась и чопорно поджала губы. – Нынче я – богиня… Ладно… Но вы ведь Машеньке замуж предлагали, я верно слышала…
– То голый был расчет, к тому же неудавшийся, – горько признался Николаша. – Ни грана моих чувств, верьте, не было в этом предложении…
Любочка, поверив, кивнула.
– Но что же теперь случилось? – требовательно сказала она. – Я вам всем помогу, в этом у вас сомнений быть не может. Но вы расскажите мне сейчас всю правду.
– Извольте, – Николаша сменил позу и сел на полу, обхватив руками высокие колени. Кот зашипел на него из-под бахромы, свешивающейся со стола. – Для начала надобно вам узнать, что я – великий грешник. Грех мой состоит в первую очередь в том, что мне не под силу более жить в этом тусклом, пропахшем навозом и самоедским табаком городишке. Я хотел уехать отсюда в большой мир, где светятся огни, вздыхает теплое море, где человеческие страсти кипят и пузырятся, как поверхность озера во время проливного дождя. Я мечтал об этом много лет… но… Деньги! Вот двигатель всей жизни. Я мог их иметь, лишь оставаясь всю жизнь специалистом по извозу, как мой приемный отец. Но я не хотел этого! И тогда маман предложила мне план… О, это был совсем неплохой план, (потому что моя маман удивительно умная женщина, самая умная из всех, кого я когда-либо встречал), но он подразумевал две совершенно не устраивающие меня вещи. Первое – отъезда нужно было опять ждать, ждать, ждать; и второе: в благодарность за помощь я должен был увезти с собой маман и Бог знает сколько лет терпеть ее указания и нравоучения. Ни то, ни другое не было мне нужно. Тогда я придумал свой план. Быстрый и, как мне казалось, гораздо более изящный, потому что он полностью базировался на чужом честолюбии и обманутых надеждах. Он не удался в первую очередь потому, что люди крайне любопытны и совершенно невозможно болтливы. Если бы все умели держать язык за зубами, о! – насколько прекраснее был бы теперь наш мир… Разумеется, моя богиня, к вам это совершенно не относится! – Николаша почтительно взял Любочкину руку в свои и осторожно поцеловал ладонь. Любочка вздрогнула всем телом, как будто губы молодого человка были раскалены. – Теперь вы знаете почти все. На прииске был бунт. Убили инженера Печиногу и, кажется, еще кого-то. Я тут не причем, а инженера мне искренне жаль, но… Боюсь, что полиция не будет особенно разбираться и во всем обвинят именно меня. Маша и Петя Гордеевы из оскорбленных чувств постараются облить меня грязью. Не верьте им. У Пети самого рыльце в пушку, а Маша… ну что взять с обездоленной, озлобленной хромоножки!
– Мама и сестра там… на прииске? – отрывисто спросила Любочка. – С ними… с ними ничего не случилось?
– Леокардия Власьевна и милейшая Надя абсолютно не пострадали. Хлопочут над пострадавшими, как добрые самаритянки. Успокойтесь за них и… Так вы поможете мне?
– Да, я же сказала! – Любочка поднялась с кресла. В ее движениях и словах появилась фамильная резкость. – У нас в сарае есть люк. Под ним – старый погреб. Им не пользуются много лет. Там сухо. Когда мы были маленькие, мы там играли в разбойников и пещеры. Там есть лежанка, другая мебель, посуда, мы все туда притащили или смастерили сами. Аглая умеет плотничать, сколотить стол, табуретку – удивительно, правда? Вы будете там. Никто не узнает. Еду я вам принесу. Потом выйдете на тракт и… Нужно будет лошадь достать, но я вам и тут, если хотите, помогу…
– Спасибо тебе, Любочка! – тепло поблагодарил девушку Николаша. – Ты меня нынче спасаешь. Не думай, что я позабуду…
– А я и не думаю, – усмехнулась Любочка и внимательно, словно покупая в лавке, оглядела стройную фигуру Николая. – Пойдемте, может Аглая из гостей вернуться. Она не болтлива, но ей знать ни к чему.
Еще никто никакого завещания не оглашал, еще и тело Ивана Парфеновича Гордеева не было предано земле, а уже все, кому надо и не надо, знали: гордеевские капиталы, прииск, завод, лесопильни, промыслы, места на ярмарке и т. д., и т. п. – все как есть отписано дочери. Новость сия людей слегка пришибла. Это что ж теперь будет? Хозяина нет, Печиноги нет, в приисковом поселке казаки едва порядок удерживают… И во главе всего – малахольная богомолка?! «Анархия!» – провозгласил то ли господин Коронин, то ли какой-то нахватавшийся от него школяр. Егорьевцы побежали запирать ставни.
Но анархии – не случилось. В городе железной рукой распоряжался прибывший из Ишима исправник. Марья Ивановна Гордеева, поднявшись после долгого тяжелого беспамятства, вместо того, чтоб утонуть в рыданьях и молитвах – как ожидали, – тихо и спокойно взялась наводить порядок. Сперва – в доме. Надо было готовиться к похоронам. Мефодий, который отчаялся добиться толку от оцепеневшей Марфы Парфеновны – она не отходила от тела брата и обращений к ней, казалось, не слышала, – с удивлением встретил в Маше полную дееспособность и понимание насущных проблем. Она говорила и делала именно то, что надо. Пожалуй, только одно ее распоряжение малость поставило Мефодия в тупик.
