Жаклин Брискин - Все и немного больше
— Полагаю, что да…
— Ой!..
Еще один хлопок невидимых крыльев.
— Мэрилин…
— Да?
— Возможно, я иногда буду посылать тебе кое-какие свои опусы…
Он уезжает… уезжает… Невыразимая, гнетущая тоска навалилась на нее, и она с трудом разомкнула губы, чтобы спросить.
— Твои рассказы?
— Это только для тебя…
— Я сохраню их…
— Носишь старый АЛФ?
Она дотронулась до перстня, который висел у нее на шее на серебряной цепочке, когда-то присланной Уэйсам к Рождеству.
— Всегда.
— Хорошо.
Она услышала непонятный шум на другом конце провода, затем слова:
— Заткнись! Дай парню поговорить! — Гневный голос Линка звучал приглушенно — очевидно, он зажал трубку. Затем сквозь треск снова прорвался его голос:
— Варвары у ворот!.. Слушай, не снимай АЛФ, ладно?
— Никогда!
— Ты носишь мой талисман.
Мэрилин вся тряслась, слезы застилали ей глаза, но она пустила в ход все свои артистические навыки, чтобы сказать четко и членораздельно:
— Линк, я люблю тебя.
— Мэрилин…
Трубка замолчала.
— Линк! — закричала она. — Линк!!!
Связь прервалась, но Мэрилин не вешала трубку. Она склонилась над кроватью Рой, и слезы закапали на телефонный аппарат.
Рой, которая возле холодильника пила из бутылки молоко, подошла и неловко похлопала ее по плечу.
— Линк отплывает?
Мэрилин бросилась в ванную — единственное место, где она могла поплакать без свидетелей.
8
Каждый день с одиннадцати двадцати до двенадцати десяти все учащиеся школы Беверли Хиллз спускались в кафетерий. Персонал, состоящий из шести женщин и одного мужчины, несмотря на военное нормирование продуктов, кормил детей отпускаемыми в кредит полноценными завтраками. В ассортименте были также трехслойные сэндвичи с тунцом и сыром и соки, а в витринах можно было увидеть предметы вожделения сладкоежек — мороженое и пирожные. Напитки и конфеты на территории школы не продавались.
В кафетерии наглядно проявлялись школьные социальные группы, которые не имели ничего общего с иерархией, существовавшей во внешнем мире. Прилежные, прыщеватые и робкие, не задумывавшиеся о существовавшем положении вещей, завтракали за длинными столами внутри кафетерия. Те, для кого их социальный статус имел большее значение, располагались во внутреннем дворике.
Мэрилин сидела за круглым столиком поодаль от основной бурлящей массы. Синий зонтик над столом защищал от яркого апрельского солнца скрепленные вместе листы, на которые было направлено ее внимание.
Напротив нее сидели Рой и Алфея Каннингхэм и ели принесенные Алфеей кексы.
При ярком солнечном свете обилие косметики на их по-детски нежных личиках выглядело еще более неуместно. Сквозь румяна от Макса Фэктора на щеках Рой упрямо пробивались круглые крапинки веснушек, рот ее был густо накрашен темно-бордовой помадой. Высокая и худенькая Алфея подвела глаза и основательно увеличила площадь тонких губ с помощью жирной помады.
При всей забавности прически волосами Алфеи нельзя было не залюбоваться. Прямые, шелковистые, светлые, они переливались разными оттенками — от бледно-золотистого до пепельного.
Они обе были новенькими в школе Беверли Хиллз, познакомились на самом первом занятии и с этого момента стали неразлучны. Почти ежедневно Алфея вместе с Рой и Мэрилин приходила к Уэйсам в Шарлевилль. Младшие девушки занимали ванную, где они экспериментировали с макияжем, делали прическу а ля Помпадур, подкладывая позаимствованные у Нолаби валики, и выходили оттуда лишь для того, чтобы подкрепиться крекерами из муки грубого помола, запивая их таким количеством молока, какое бюджет Уэйсов мог выдерживать с чрезвычайным напряжением.
Тем не менее Нолаби смотрела на это довольно снисходительно, радуясь тому, что у Рой наконец-то появилась подруга.
В этой дружбе были некоторые странности. Алфея никогда не рассказывала о своих родителях и ни разу не пригласила Рой к себе домой. Но едва только Мэрилин или Нолаби заикались об этом, Рой начинала горячо защищать ее:
— Ну и что? Мы живем ближе к школе. И кого вообще интересует семья?
Раньше Алфея посещала частную школу, и Уэйсы предполагали, что она живет на одной из тех шикарных вилл, которые располагаются севернее бульвара Санта-Моника, а возможно, даже в одном из особняков. То, что она была из состоятельной семьи, сомнений не вызывало. Ежедневно в пять часов пополудни немолодая грузная негритянка, очевидно, прислуга, подавала звуковой сигнал из роскошного «шевроле». Алфея спускалась вниз. Спустя несколько минут звонил телефон, Рой снимала трубку и болтала еще минут сорок или пятьдесят.
— Честное слово, не представляю, о чем эти двое могут болтать столько времени, — смеясь, говорила Нолаби.
Одевалась Алфея изысканно. Пригнанные по фигуре блузки были сшиты, как правило, из крепдешина, а не из хлопка, как у других; свитера ручной вязки отличались прихотливостью узоров; на ней, как правило, всегда были оксфордские туфли с длинными узкими носами.
— Я уверена, что Алфея Каннингхэм несчастный ребенок, что бы там Рой ни говорила, — заявляла Нолаби. Рой энергично ей возражала.
За соседним столиком, где сидели ребята-новички, раздался взрыв смеха. Невысокий паренек поднялся и, прежде чем с достоинством удалиться, кивнул стриженой под ежик головой в сторону Рой.
Алфея сказала:
— Тебя заметил сам мистер Большой Успех.
— Ой, держите меня!
Они говорили о мальчишках короткими фразами, понятными лишь им одним.
К столику подошла девушка-брюнетка.
— Привет, Рой, — сказала она с несколько натянутой улыбкой. Прижимая к груди блокнот, она осведомилась: — Как у тебя с контрольной по английскому?
Рой безмятежно улыбнулась:
— Провалила скорее всего. А ты?
Алфея уставилась в сторону гимнастического зала. На ее лице появилось высокомерное выражение. Она сидела рядом с Рой на занятиях по английскому и почувствовала себя униженной тем, что ее не поприветствовали и ни о чем не спросили. Алфея считала, что одноклассники нарочно игнорировали или дразнили ее. Ей страшно хотелось отколошматить эту возмутительницу спокойствия, и одновременно она мечтала о том, чтобы ее, Алфею, тоже спросили о результатах контрольной.
— Рой, а как насчет завтрашней встречи? — продолжала допытываться брюнетка.
Идиотка, ничтожество, думала Алфея, сжимая пальцы в кулаки.
Внезапно ею овладело желание оказаться дома, в «Бельведере», одной, в хорошо проветренной комнате, окна которой выходили в сторону итальянского сада. Люди иссушали ей душу и делали ее несчастной. Было ли так всегда? Или она стала такой после того, как случилось это. Алфея зажмурила глаза, отгоняя воспоминания.
