Чарльз Норрис - Зельда Марш
— Покойной ночи, Зельда.
— Покойной ночи, доктор.
— Отчего бы вам не называть меня «Ральф»?
— Я всегда и в мыслях называю вас «доктор».
— А вы не могли бы попробовать?..
— Я попробую… Не знаю… Это будет так непривычно.
Он улыбнулся и привлек ее к себе.
— Нам было чудесно сегодня вечером, правда? Ты счастлива, цветочек?
Она поежилась, отвечая несколько принужденной улыбкой.
— А я так счастлив, благодаря тебе, — продолжал доктор. — Я весь день ни о чем не в состоянии думать — только о тебе и о том, чем бы тебя порадовать.
— И вы всегда умеете это сделать.
— Зельда! — Она позволила ему снова обнять себя, и, прильнув головой к его груди, слышала, как бьется его сердце.
— Лучше бы вы уже шли домой!
— Но придет время, когда мне не надо будет уходить отсюда, правда?
Она покачала головой.
— В один прекрасный вечер ты скажешь: «да»! — настаивал он.
Но она все отрицательно качала головой.
— Ну, покойной ночи, дорогая.
— До свидания.
— Ты все-таки любишь меня немножко?
— Немножко…
— И когда-нибудь будешь любить больше, девочка?
— Надеюсь, что буду.
— Поцелуй же меня.
Ока снова подчинилась. Когда он, наконец, выпустил ее, шляпа его смялась и нелепо торчала на макушке. У него был пресмешной вид.
— До свидания, моя радость! Так ты скоро позволишь мне остаться?
— Покойной ночи!
Заперев за ним дверь, она постояла, пока не затих на лестнице шум его шагов. Машинально вошла в комнату, остановилась у окна. Улица была почти пуста. Она следила глазами за редкими прохожими. Потом, отвернувшись, хмуро посмотрела на беспорядок на столе. Посуду можно вымыть и завтра утром. Она терпеть не могла мыть посуду…
Впереди ночь. Свет уличных фонарей играл на потолке комнаты, рисовал отражение окна на белой стене напротив. Все предметы в комнате словно сторожили Зельду… Тишина… Над ней, под ней, вокруг нее… Молчание пустого дома… Подходящее место для привидений. Быть может, души умерших людей, что приходили сюда в течение двадцати-тридцати лет гнуть спину с утра до вечера, навещают в виде призраков этот старый дом? Мертвецы неслышно скользят по лестницам и конторам…
Сделав над собой усилие, она отогнала эти жуткие представления, и мысли ее вернулись к Бойльстону. Он был так добр к ней, он любил ее… Он был трогателен… и стар… Она представила себе его редеющие волосы, белый жилет, немного засаленный у карманов… складочки на сорочке…
О Майкл, Майкл, застенчивый, улыбающийся Майкл! Она вспомнила его сильные молодые руки, обнимающие ее, вспомнила его чистые, свежие губы… Горячие слезы обожгли ей щеки.
— Майкл!
Мертвая тишина вокруг давила на нее. Одна! Одна среди этих стороживших ее стен!
— Майкл!!!
Тихие, крадущиеся шаги у двери, ручка замка шевелится как будто…
Зельда вскакивает, прижимая руки к дико стучащему сердцу.
— Доктор, доктор, доктор, — стонет она.
Молчание. Никого. Потревоженный котенок шевелится подле нее.
Она хватает его и прижимает к себе. Испуганная маленькая девочка средь зияющего мрака ночи, одна в огромном нежилом доме.
5В день, когда Зельде минуло восемнадцать лет, Бойльстон повез ее обедать в отдельном кабинете у Тортони, и Зельда в первый раз в жизни пила шампанское. Доктор был еще более обычного щедр и нежен в этот день. Он подарил ей золотые часы, золотую булавку в виде бантика, которую собственноручно приколол к ее шелковой блузке. Сверх того дал ей целую горсть золотых монет по двадцать долларов, чтобы она купила на них, что ей захочется. С этого дня она сама себе госпожа — сказал доктор. Дядя больше не имеет власти над ней.
Эту ночь он оставался с нею до утра, под условием, что не тронет ее. Он сдержал слово, и они проболтали всю ночь, как добрые друзья. Через несколько дней он снова настоял на том, чтобы остаться у нее. На третью ночь она сдалась — и наутро чувствовала к себе ненависть и презрение. Весь день просидела на одном месте, судорожно сжимая пальцы и неподвижно глядя в пространство, а слезы текли и текли по ее щекам… Она чувствовала себя оскверненной, опозоренной навеки.
— О Майкл, Майкл, Майкл, — как я могла?! Как я могла быть такой мерзкой, недостойной твоей любви, как я могла изменить тебе?!
Глава шестая
Сан-Франциско — город холмов. По их склонам лепятся ряды словно игрушечных, нарядных домиков, красных, белых, коричневых; с громкими звонками ползут трамваи. Маркет-стрит перерезает по диагонали город от бухты до Твин-Пикс. Вдоль этой широкой и людной улицы, перемежаясь с деревянными лотками, на которых продают мясо и зелень, с «салунами», тирами, киосками, оклеенными пестрыми рекламами, перемежаясь с игорными домами, аптеками и банками, высятся кирпичные и каменные дома, в основном занятые торговыми предприятиями.
Пыль, мусор, резкий ветер, насыщенный сырым туманом воздух, лавины пешеходов, торопящихся укрыться от порывов ветра, звонки, стук копыт, грязь, торопливое движение, серый колорит, — вот каковы были впечатления Зельды, смотревшей на мир из окон дома Фуллера.
Она вставала в десять часов и, накинув старенький, обтрепанный голубой халатик, принималась за свое несложное хозяйство. Она научилась от доктора курить и, едва проснувшись, уже тянулась за папиросой. После почти двухлетнего сожительства их отношения с Бойльстоном утратили всю свою новизну и остроту — по крайней мере, для Зельды. Бойльстон все еще любил ее, надоедал ей нежностями, мучил ее, домогаясь большей любви. Но он никогда и раньше не привлекал ее, а теперь она временами его просто ненавидела. Все его настроения так хорошо были изучены ею. Она только терпела его — не больше. Когда-то вначале она презирала себя за то, что он сумел подкупить ее своей добротой и щедростью. Но, быстро ожесточившись, она теперь соразмеряла свои милости с тем, что он давал ей, мало-помалу привыкнув кокетством добиваться от него еще большей щедрости. Она принимала близко к сердцу свою зависимость от Бойльстона, ее раздражала обстановка, в которой она жила, раздражал Бойльстон. Они ссорились. Зельда никогда не уступала. Она знала, что он первый будет искать примирения и сделает все, чего ока захочет. Но часто ей становилось жаль доктора. Его страх перед приближающейся старостью имел в себе что-то глубоко трогательное. Он делал отчаянные усилия оставаться молодым и, так сказать, идти в ногу с Зельдой, так и сверкавшей молодостью и непосредственной жизнерадостностью.
2На второй год их сожительства, перед самым Рождеством, Бойльстон тяжело заболел и был на волосок от смерти. Он поранил руку во время операции, и у него сделалось заражение крови. Зельда узнала об этом только день спустя, когда положение его было признано опасным. Он попросил, чтобы за нею послали, но, когда Зельда приехала в больницу, ее не пустили к нему. Ей пришлось провести в ожидании несколько тревожных часов в душной маленькой приемной внизу. Кроме нее, здесь ожидали еще две дамы — полная и худая. Полная была миссис Ходжсон, сестра Бойльстона, худая — мисс Бойльстон, его кузина. Им обеим тоже дали знать о несчастии, и они приехали из Стоктона. Дамы явно не понимали, какое отношение имеет к доктору Зельда. Старшая спросила:
