Эмили Брайан - Обольстительная герцогиня
– Я надеюсь, вы, по крайней мере, дадите мне хорошую рекомендацию.
– Конечно же, я с удовольствием напишу вам самое лучшее рекомендательное письмо, которое пришлю вместе с вашим вознаграждением.
– Это не совсем то, что я имел в виду. Я надеялся, вы представите меня мистеру Беддингтону и порекомендуете ему мои услуги.
Беддингтон. О нет, неужели снова! Она уже думала, что заставила его забыть об одержимости Беддингтоном.
– Боюсь, не в моих силах сделать это.
– Сдается мне, что вы в силах сделать все, что только пожелаете, ваша светлость.
– И что же я могу сказать мистеру Беддингтону о характере ваших услуг? «Это Томас Доверспайк. Он великолепно умеет снимать с себя абсолютно все и приводит в ужас представителей прессы».
– Надеюсь, это происходит не одновременно.
С ее губ слетел смешок.
– Полагаю, что нет. Не одновременно.
– И все же я снял с себя одежду и привел в ужас вас, ведь так? – Он сделал шаг вперед, чтобы сократить расстояние между ними.
«Ужас» не совсем верное слово, ведь внутри у нее все трепетало от его близости, каждой клеточкой тела она ощущала приятное тепло. На ее губах все еще остался вкус его поцелуя. Она отвернулась, чтобы он не увидел, как сложно ей стало делать каждый вдох.
– Пожалуйста, уходите, мистер Доверспайк, прошу вас.
Услышав негромкий звук шагов по деревянным половицам, она испытала чувство облегчения. Он уходит. Но тут вдруг Артемизия уловила шелест бумаги, который заставил ее обернуться.
– Что вы делаете?
– Хочу посмотреть, что нам с вами вместе удалось создать. – Он отложил в сторону бумагу и строго нахмурился: – Я действительно выгляжу так нелепо?
Он указал на один из эскизов, на котором был изображен в шлеме, с мечом и с выпяченной грудью. Воинственная поза странно смотрелась в сочетании с его наготой. Теперь, когда прошло некоторое время и она другими глазами взглянула на рисунок, ей начало казаться, что она слегка перестаралась.
Ее натурщик перевернул страницу.
– О, – протянул он задумчиво, – а вот то, чём вы занимались сегодня утром.
– Да. – Это был черновой вариант его изображения в позе полулежа. Ей удалось передать напряжение в фигуре Марса и показать, как он отчаянно стремится к недосягаемой для него цели. – Марса всегда изображают в блестящих доспехах, победоносным триумфатором. Я решила, что для своего рисунка изберу совсем другой подход. Когда на поле битвы встречаются две стороны, одна из них всегда объявляется проигравшей. Мой бог войны потерпел поражение.
– Довольно часто проигрывают обе стороны, – мягко заметил он. – Конечно, существуют битвы, которых нельзя избежать. Я даже принимал участие в некоторых. Однако большинство войн для тех, кто вынужден в них сражаться, это лишь грязь и кровь. В своем наброске вам удалось найти ответ на то, что на самом деле представляет из себя война – поражение, потери и человеческую глупость. Как бы там ни было, ваша светлость, вам необходимо закончить работу.
– Не могу. – пробормотала она – ведь именно вы вдохновили меня на эту картину.
– Я вдохновил вас на изображение поражений, потерь и человеческой глупости?
Своими словами ему удалось вызвать у нее еще один невольный смешок.
– Ну вот, видите, если мы можем смеяться вместе, то сможем и работать. – Он поднял набросок и показал ей. – Это важно, мадам, даже важнее того, насколько низко я пал в ваших глазах. Ваша картина может сказать о войне то, что не осмелится произнести вслух ни один человек. Если вам не удастся ее завершить, сожаление станет преследовать вас на протяжении всей творческой карьеры.
Он протянул ей альбом.
– Разве это не стоит того, чтобы мириться со мной еще какое-то время?
Проблема заключалась не в том, что он низко пал в ее глазах, а скорее, наоборот. Если она хочет, чтобы у них все получилось, придется научиться контролировать свое влечение к нему. Однако насчет рисунка он прав.
– Очень хорошо, мистер Доверспайк. Тогда будьте добры снять робу и принять нужную позу. Солнце никого не ждет.
Глава 8
Ее Марс застонал и слегка шевельнулся.
– Не двигайтесь. – Приказала Артемизия, – иначе вы измените ракурс, под которым свет падает на поднятую руку.
– Если я не буду двигаться, моя поднятая рука скорее всего отвалится, – пожаловался он.
Артемизия взглянула на часы над камином.
– Верно, мы занимаемся этим наброском уже почти час, – признала она. – Хорошо, давайте передохнем Должно быть, чай еще горячий, к тому же я попросила Катберта принести немного печенья, которое вы найдете под серебряной крышкой.
Томас Доверспайк вскочил на ноги и надел робу, прежде чем приняться за предложенное ему печенье, в то время как Артемизия завесила холст, чтобы пыль не оседала на свежую краску. Лондон, с бесчисленными угольными топками, был намного грязнее Бомбея. Она налила две чашечки чая, добавила в свою чашку немного сливок, а в его лишний кусочек сахара, как ему нравилось.
– Как продвигается картина? – спросил он в перерыве между поглощением печенья.
– Уже приобретает очертания. – Перед тем как сделать глоток, Артемизия подула на чай, чтобы охладить его. Она незаметно спрятала руку за спину и слегка размяла затекшую спину, подумав при этом, что не только натурщики страдают от неприятных последствий монотонной работы.
– Могу ли я посмотреть?
– Нет, до тех пор, пока она не закончена.
Всего за несколько дней Артемизии удалось значительно продвинуться в работе. Ее новая картина станет действительно значимой, и она чувствовала это в каждом новом штрихе.
Кисть ее свободно летала по холсту, но, поскольку Артемизия была сторонницей четкого изображения деталей, результат ее пока что не устраивал. В то время как некоторые части тела выглядели необычайно естественно, другие все еще были плоскими и поверхностными. Копировать стройную и мускулистую фигуру Томаса Доверспайка было сущим удовольствием, а его кожа обладала здоровым сиянием и говорила о жизненной силе своего обладателя, однако Артемизия не стала четко прорисовывать паховую область. Она даже подумывала, не задрапировать ли ее. Небольшой пояс или фиговый листок решит проблему, но ее артистическое чутье воспротивилось этому, и Артемизия начала ругать себя за трусость. Он весь был необычайно прекрасен. Даже потерпев поражение, Марс оставался мужественным. И разве не будет малодушным поступком прикрыть его достоинство лишь потому, что при взгляде на него у нее внутри все трепетало?
У него все еще бывали периоды неконтролируемого возбуждения, но Артемизия старалась не говорить об этом прямо. Она никогда не уставала смотреть на него, хотя кожа на его восставшем фаллосе была плотной и туго натянутой, темной от притока крови. Она не переставала представлять, какой на ощупь его фаллос. Будет ли он гладким в ее руке? Или теплым? При мысли об этом ее щеки пылали, а внизу живота появлялось какое-то первобытное, естественное ощущение.
