Елена Арсеньева - Дорогу крылатому Эросу! (Александра Коллонтай)
– Я официальное лицо, представляющее в Мексике не партию, а государство!
Гайкис был очень недоволен «этой вздорной бабой» и, как подозревала Александра, денно и нощно строчил на нее доносы в Москву. А она втихомолку радовалась, надеясь, что ее отзовут из Мексики и направят хоть куда-нибудь в Европу, хоть в самое незначительное государство, в любое другое, только бы уехать отсюда. В этой Мексике такая невыносимая сухость, что приходилось беспрестанно развешивать в комнатах мокрые простыни. Здесь невероятно разреженный воздух, он буквально ранит, обжигает легкие, а солнце ослепительное, свирепое обесцвечивает мир так, что даже кактусы, даже пальмы кажутся не зелеными, а сизыми, словно выгоревшими…
Ночью небо казалось оранжевым: играл, курился, выбрасывал сгустки огня знаменитый вулкан Попокатепетль. Спать было невозможно, работать трудно, жить скучно. Она устраивала просмотры советских фильмов (здесь знали только американское кино), покупала и продавала пшеницу. И писала грустно-философские письма подругам и друзьям: «Как мне здесь тоскливо, как немыслимо одиноко, как плохо без всех вас, любимых, дорогих! Нахожу утешение, читая книги по истории человечества. В каждую эпоху люди думали, что их эпоха особенно тяжелая, особенно кровавая и особенно нуждающаяся в переменах. Редкому поколению удавалось прожить без войн или других социальных потрясений и бедствий. Каждое поколение всегда говорило о том, что заработки стали хуже, что жить стало труднее и что человечество никогда еще не знало столько страданий и бедствий. На нашу долю выпало уж очень много, но когда оглянешься, невольно спрашиваешь себя: когда ж такого не было? Когда же на земном шаре было хоть полстолетия, чтобы не было полей сражения, взаимного убийства, преследования за убеждения и всяких других социальных страданий?..»
Мехико оказался вовсе не похож на европейские столицы, к которым Александра привыкла. Зато, рассказывали новые знакомые, здесь очень интересная провинция. Множество мест связано с древней историей народов, которые жили здесь еще до прихода Кортеса, – инков, ацтеков. Монастыри полны легенд!
В один такой монастырь Александру как-то раз повезла на экскурсию богатая мексиканка Элеонора. Решили остаться там ночевать, несмотря на дурные слухи, которые ходили об этом местечке. Только погасили свет, откуда-то послышались крики и стоны. Зажгли свечи – тишина, безлюдье. Но в темноте снова начались причитания и стоны. Явились разбуженные перепуганными гостьями смотрители и с факелами обошли монастырь, подробно рассказывая о его прошлом: здесь погибло множество народу, и как раз под той комнатой, где ночевали дамы, была камера пыток. Александре это до слез напомнило Россию. Она уехала среди ночи…
А в другой раз, во время экскурсии по соседней провинции, в таверне, Александра «положила глаз» на красавца генерала. И он тоже так смотрел на неизвестную сеньору… Подошел познакомиться, представился – губернатор этой провинции, пригласил на следующий день на пикник. На сей раз Александра не спала от волнения. Молодой генерал понравился ей. И он смотрел на нее, как на желанную женщину. Она уже мысленно попросила прощения у Марселя, которому готова была изменить, однако наутро узнала, что ночью завязалась перестрелка между двумя враждебными кланами и генерал-губернатор был убит…
Александра чувствовала себя в Мехико так плохо, к ней так зачастил доктор, что она сочла себя вправе просить Москву о переводе в любую из европейских стран. Для начала ей позволили отбыть в отпуск, но, уезжая из Мехико, Александра чувствовала, что не вернется сюда больше.
И правильно чувствовала: ее ожидало назначение в Осло – в любимую Норвегию.
Она загодя списалась с Марселем – не напрямую, конечно: посол в Берлине Радецкий был поверенным их тайны, между ними тремя был выработан условный код. Александра написала Радецкому ничего не значащую открытку, ну а тот дал знать в Париж, что свидание назначено в Баден-Бадене. Они встретились. Говорили о том, что любовь продолжается, хотя вместе им не быть: Марсель вышел из компартии Франции, когда понял, что она рабски следует указаниям из Москвы. А то, что указывала Москва, было, на его взгляд, античеловечно… Александре же, чтобы сохранить жизнь себе и своим близким (сын ее Михаил женился, у него тоже родился сын, внук Александры, Володя), приходилось снова и снова делать реверансы перед Сталиным, неустанно заверяя его в своей верности избранному партией курсу, отказываясь от участия во всех и всяческих оппозициях. И она поняла наивность своих прежних мечтаний: поселиться вместе с Марселем инкогнито где-нибудь во французской провинции. Рука Москвы и в самом деле могла достать кого угодно и где угодно: в Париже похищен генерал Кутепов, в Швейцарии убит Игнатий Рейс… Все, что могли Марсель и Александра, – это изредка тайно встречаться (он приезжал в Норвегию, где еще жила его семья, – никак, ну никак не мог он забрать жену и сына во Францию, все находились какие-то причины, а главной оставалась та, что ему нужен был законный предлог для постоянных наездов в Норвегию, к любимой им женщине) – и тогда уже давать волю чувствам…
Она жила от встречи к встрече – как женщина, от поручения к поручению – как посол.
Одно из них было просто прелестным, оно воскресило веру Александры в себя, оживило ту «протокольную действительность», которая лежала в основе ее деятельности, – ей предстояло присутствовать на встрече афганского шаха Амануллы и его жены. Шахиня Сурайя была «передовой женщиной Востока», она не носила чадру и жаждала приобщиться к западной цивилизации. Для того чтобы продемонстрировать шахине некоторые блага оной, Александра в очередной раз обновила в Берлине свои туалеты, да так, что снова попала в газеты наряду с двумя главными советскими транжирами: Полиной Жемчужиной, женой Молотова, и Натальей Розенель, женой Луначарского.
Прием восточных монархов прошел на самом высоком уровне: когда они посетили Ленинград, их разместили в Зимнем дворце, а прислуживать вызвали бывших дворцовых слуг! Самых настоящих царских лакеев! Их величества принимали все это как должное, ну а Александра наслаждалась от души и великолепием, и ненавязчивой почтительностью, и ощущением себя – иной, очистившейся от скверны нигилизма, скандальности, эпатажа. Чуть ли не впервые в жизни она пожалела, что некогда раздувала пресловутый мировой пожар, пепел от которого преизрядно запорошил-таки ей глаза, на много лет запорошил. Ох и дура же она была! Ведь генерал Тутолмин, который сватался к ней в 1898 году, был государев адъютант. Она могла бы жизнь прожить в великолепии и достоинстве, и руки ее (или все-таки крылья?) не были бы запачканы кровью… Конечно, конечно, согласно марксизму-ленинизму революция – это дело восставшего народа. Она так или иначе произошла бы, кликушествуй в ее пользу Александра Коллонтай или вальсируй на придворных балах, но… Кто знает, кто знает…
