Айрис Джоансен - В сладостном бреду
Он резко выдохнул, когда новый приступ боли пронзил его тело.
— И вы делаете это, пытаясь свести меня с ума этой пыткой?
— Нет, я совсем о другом, я ведь уже говорила, что хочу преподнести вам подарок. Туника, украшенная вышивкой, будет выглядеть великолепно, так что любой, кто вас в ней увидит, придет в восторг.
— Приберегите ваш подарок. Я простой человек и никогда бы не надел такую роскошную одежду.
Она обдумала его слова.
— Тогда я вышью вам знамя. Воин должен иметь свое знамя. Какой знак вышить вам на нем? Сокола?
— Это не имеет значения. Не тратьте зря своих усилий. Я сражаюсь за золото, не за славу.
— Знамя, — повторила она горячо. — И все рыцари христианского мира будут вам завидовать.
— Тогда они будут полными дураками, — сказал он с неожиданной силой. — Я не тот человек.
Ее руки замерли на мгновение, затем она опять продолжила массировать его плечи.
— Вы богаты. У вас чудесный замок. Я уверена, что многие вам завидуют.
Он промолчал.
— Ну, во всяком случае, они будут завидовать вашему знамени.
Напряжение в мышцах чуть ослабло.
— Вы и в самом деле способны создать нечто удивительное?
— Конечно.
Он усмехнулся.
— Тогда вас нельзя оставлять одну в обществе Кадара. Он тоже верит, что способен творить чудеса.
— Не чудеса. Я только делаю великолепно свое дело. — Мускулы на его шее почти совсем расслабились, и она продолжала мять их уже с меньшей силой. — Нельзя быть скромным и оставаться в стороне, когда дело касается твоей работы. Тогда подумают, что ты можешь меньше, чем на самом деле.
— Ужасная доля.
— Как ваша шея? Уже лучше?
— Да. У вас сильные руки, — добавил он многозначительно. — Они не похожи на нежные руки девушки, которая все время сидит за пяльцами.
— Когда я была маленькой, я вязала шелковые ковры. Моя мать убедила Николаса позволить ей обучать меня вышивке, но было уже слишком поздно. Ей пришлось три года растягивать и выправлять мне мышцы на руках и пальцах.
— Выправлять?
— Детские руки и кости еще только формируются, и, когда они долго работают над коврами, мышцы затвердевают и искривляются, и тогда руки становятся уродливыми и не годятся ни для какой другой, работы.
— Милосердный Боже. Тогда почему заставляют детей делать эту работу?
— Детские руки очень маленькие, а это тонкая работа, — сказала она без всякого выражения. — Все привлекают детей для того, чтобы делать ковры.
— И вы тоже будете так делать?
— Нет, у меня вообще не будут работать дети. — И она добавила с удовлетворением: — Мышцы почти разгладились. Теперь вы почувствуете, как им станет легче.
— Да, действительно легче. — Он помолчал немного. — Что делала ваша мать с вашими руками?
— Что-то похожее на то, что я сейчас творю с вашей шеей. Каждый вечер она их мяла, растягивала, разминала. Нам давали отдохнуть от работы каждые четыре часа, и она заставляла меня в это время делать упражнения.
— Какого черта тогда она позволила им дать вам сразу выделывать ковры? — спросил он резко.
— По-моему, с вами теперь все в порядке. — Она отняла руки от его шеи. — Пойду попрошу Омара принести еще горячей…
Его рука взметнулась над плечом и схватила ее за запястье, при этом его взгляд все еще был направлен прямо перед собой.
— Почему?
— Отпустите меня!
Он притянул ее руку к себе, пока она не оказалась у него перед глазами.
— Маленькая, — пробормотал он, — красивой формы. — Его большой палец потер мозоль на ее пальце. — И сильная. Мне нравятся ваши руки, Tea из Димаса. — Он поднес ее кисть ко рту и лениво лизнул ее ладонь. — Я бы очень рассердился, если бы они были изуродованы.
Она едва могла дышать.
— Вы бы не узнали об этом. Потому что в этом случае мы бы не встретились. Я никогда бы не решилась идти в Дамаск, если бы умела только то, чему меня обучили в детстве.
Он снова лизнул ее ладонь.
— Почему ваша мать столь жестока, что позволила так издеваться над своим ребенком?
— Она не была жестока. — С каждым разом, когда он касался ее ладони, она чувствовала странное покалывание в руке, которое потом переходило и на все тело. — Не надо… так делать.
— Масло на ваших руках напоминает по вкусу лимон. Мне оно нравится. Так почему она позволила использовать вас на такой работе?
— Она… У нее не было выбора. Мама умоляла Николаса… — Она слишком разговорилась. Святые небеса, чувства, эмоции. Она вырвала свою руку и вскочила на ноги. — Почему вы все время спрашиваете? Теперь это все в прошлом. Моя мать умерла.
— Как именно?
— От лихорадки. Несколько женщин скончались этой зимой. — Tea поспешно направилась к двери. — Я позову Омара…
— Tea.
Она остановилась, уже взявшись за ручку двери.
— Я не буду больше отвечать на ваши вопросы.
— Я… благодарю тебя.
Она вскинула на него взгляд. Его большое тело светилось в воде, словно полированная бронза, но ее задержало не это. Выражение его лица…
Нежность в этом звере?
Словно испугавшись проявления своих чувств, он быстро опустил глаза и сказал грубовато:
— Впрочем, я совершенно не нуждался в ваших услугах. У меня всего лишь немного затекли мышцы. — Он нахмурился. — Ну, может быть, несколько больше, чем слегка.
Легкая улыбка тронула ее губы. Он напомнил ей обиженного мальчишку.
— И мне не нужен Омар. — Он потянулся за мылом. — Пришли мне Ташу.
Tea погасила улыбку. Нет, это не маленький мальчик. Это грубое сластолюбивое животное, для которого женщины — его игрушки.
— Как пожелаете. — Она резко захлопнула за собой дверь.
Жасмин ждала ее в холле. Ее острый взгляд мгновенно отметил намокшее платье Tea.
— Вы намокли. Он хватал вас руками?
— Нет, — отрезала она. — Я просто прислонилась к бочке. Он не дотронулся до меня. — Почему же она чувствовала на себе жар его прикосновений?
Ее грудь набухла и стала чувствительной, и все еще покалывало ладонь там, где он лизал ее.
— Я же сказала вам, это не входит в мои намерения. — Tea повернулась и медленно прошла через холл к своей комнате. — Он спрашивал Ташу.
— Хорошо. Я позову ее.
Tea закрыла дверь, затем подошла к окну и распахнула ставни. Ворвавшийся ветерок охладил ее пылающие щеки. С какой стати она так реагирует на этого человека? Он очень груб. и обладает поистине варварской чувственностью дикого животного, словом, он являл собой все то, что так ее пугало. Она всегда думала, что если какой-нибудь мужчина сможет привлечь ее, то это, без сомнения, будет добрый, мягкий человек, спокойный и красивый, как китайский шелк. Вэр из Дандрагона больше похож на крепкую мягкую кожу, утыканную шипами. Ей не следовало помогать ему. Это было ошибкой.
