Барбара Картленд - Река любви
Они глядели друг на друга, пока он не заговорил первым, но словно между ними было не короткое расстояние, а невидимая бездна времен.
— Извините меня, если я напугал вас. Я не думал, что здесь кто-нибудь есть.
Он подумал вдруг, что она не ответит. Но она тихо и мелодично произнесла:
— Вечером здесь бывает мало посетителей.
— На это я и надеялся.
Он приблизился и увидел, что она глядела между колоннами туда, где через реку простирался изумительный вид на Долину Царей.
Чувствуя, что должен что-то сказать и вместе с тем не заводить неуместного легковесного разговора, он заметил:
— Вы слишком молоды, чтобы интересоваться смертью.
Она вновь повернулась к таинственным холмам вдали, розовеющим в лучах заходящего солнца.
— Египетское слово, которое мы переводим как «гробница», — сказала она после паузы, показавшейся герцогу долгой, — означает «обитель вечности».
— Они верили в жизнь после смерти?
— Конечно, — ответила она, — а поскольку у них было ясное представление, какова она будет, то брали с собой все, что должно было пригодиться им в новом мире, в который они уходили.
Герцог подумал, что как раз об этом-то он и хотел знать, но не находил в книгах, в которых содержался лишь длинный перечень фараонов и не менее длинное описание богов, которым они поклонялись.
— Расскажите мне, во что они веровали.
— Благополучие их души зависело от сохранности тела, — отвечала она. — Когда же исчезало тело, исчезал и дух.
Это объяснило герцогу многое из того, что было неясно ему прежде.
Он понял, почему древние египтяне скрывали своих умерших фараонов в тайных гробницах и почему помещали туда их личные вещи, одежду, украшения, мебель, оружие, колесницы и даже еду.
— Они были счастливыми людьми, — задумчиво сказала девушка. — Фараонов изображают тиранами, жестоко обращавшимися со своими рабами, которые возводили для них пирамиды, представляют безжалостными к приближенным и порочными в личной жизни… но это не так.
— Как вы узнали столько о них? — поинтересовался герцог.
Она улыбнулась, и герцог увидел перед собой чудесное создание, прелестнее которого он еще не встречал, и она совершенно не походила на его прежние представления об идеале красоты.
Она странным образом сочеталась с этим местом, будто являлась его частью, как ему и показалось вначале, когда он заметил ее.
— Я живу здесь, — ответила она на его вопрос, и он с удивлением взглянул на нее.
— Круглый год?
— Да. По крайней мере с тех пор, как мой отец приехал в Луксор.
— А до этого?
— Мы ездили по стране, порой разбивая лагерь в пустыне.
Он не сводил с нее изумленного взгляда.
Она казалась столь утонченной и хрупкой, у нее были такие нежные черты лица и изящные руки с длинными тонкими пальцами, что ему трудно было представить, как она может вынести жару и лишения в бесконечных песках.
— Ваш отец египтолог? — спросил он, найдя вероятное объяснение.
Она вновь улыбнулась, и герцог удивился, что ее забавляет его вопрос. Она объяснила:
— В глубине души он действительно египтолог. Но он несколько лет назад приехал в Египет как миссионер, и это его истинная работа.
— Миссионер?
Герцог с трудом мог поверить, что она говорит правду.
Он всегда представлял себе миссионеров надоедливыми людьми, которые вмешивались в устоявшуюся религию аборигенов и обычно становились обузой в странах, куда их не звали.
И это прекрасное создание менее всего соответствовало его представлению о дочери миссионера.
— Вы говорите так, будто ваш отец не очень преуспевающий миссионер, — сказал он наконец.
Она тихонько рассмеялась, и ее нежный мелодичный смех, казалось, рождается от шелеста листьев ананаса, колыхавшихся от веявшего с реки вечернего бриза.
— Папа, на его беду, влюбился в Египет, — сказала она. — Это часто случалось с теми, кто попадал сюда, и история Египта так завораживает их, что они не в состоянии освободиться от ее чар, как от восхитительного сна.
Герцог подумал, что с ним начинает происходить то же самое.
— Я хотел бы встретиться с вашим отцом. Мне кажется, что он мог бы разъяснить мне многое, в чем я не могу разобраться сам.
— Жаль, что это невозможно. Папа уже две недели лежит в лихорадке.
Она взглянула на герцога и решила объяснить, почему она здесь:
— Я сижу с отцом по ночам, а наша служанка ухаживает за ним днем, когда я сначала сплю, а потом прихожу сюда.
— Вы показывали его доктору? — спросил герцог.
Девушка покачала головой.
— Папа — медицинский миссионер, и я тоже знаю медицину. Мы делаем все возможное, но нильская лихорадка очень коварна. Во г почему вам нельзя контактировать с ним.
Взглянув на герцога, она подумала, что он может испугаться возможности заразиться от нее, поэтому объяснила:
— Думаю, что у меня иммунитет. Я ухаживала за многими детьми и женщинами, болевшими лихорадкой, но сама не заражалась.
— Мне трудно представить вас за таким занятием, заметил герцог. — Когда я только что увидел вас, то принял ваш профиль за изображение, высеченное на колонне, к которой вы прислонялись, вы показались видением тысячелетней древности.
Он сказал это полушутя, но, поскольку она промолчала и пауза затянулась, добавил:
— Возможно, вы действительно жили здесь в прошлом!
Он почувствовал, как странно прозвучали его слова, и она могла не ответить либо рассмеяться, однако герцог услышал другое:
— Я знаю… что жила… и вы… тоже жили!
Герцог замер от неожиданности, недоверчиво взглянув на нее, и она быстро произнесла:
— Я не должна была говорить этого. Извините… мне пора возвращаться… к отцу.
Она отошла от колонны, и герцог сумел разглядеть ее стройную фигуру, довольно высокий рост и очень тонкую талию. Она была полна той гибкой фации, которой отличалось одно из выгравированных изваяний при входе в храм.
На ней было длинное платье, старомодно застегнутое до шеи, простое и без украшений.
Однако на ней это невзрачное платье смотрелось столь же изящно и красиво, как и все вокруг них.
— Пожалуйста, не покидайте меня, — сказал герцог. — Если мне нельзя видеть вашего отца, то хотелось бы услышать ответы на мучащие меня вопросы от вас. Обещаю быть очень прилежным учеником, изучая эту страну, к которой почему-то меня так сильно влечет.
Герцогу так отчаянно хотелось удержать ее, что он пустил в ход все свое обаяние, никогда прежде не подводившее его.
Он видел, что она колеблется, не зная, как поступить.
— Расскажите мне об этом храме, — попросил он.
Он чувствовал, как она недовольна собой, что проговорилась о чем-то слишком личном, и теперь, подобно провинившемуся ребенку, хотела убежать и забыть об этом.
