Елена Домогалова - Регина
— Вы заставляете себя ждать, ваше сиятельство.
— Да?
— Впрочем, — не обращая внимания на его удивление, продолжила герцогиня тем же раздражённым голосом, — радует уже одно то, что вы вообще догадались вернуться в Париж. А особенно то, что вернулись один.
— А с кем я должен был вернуться?
— Оставьте ваш невеликий актёрский дар для менее взыскательной публики. Я всё знаю. И поверьте мне на слово — гораздо больше, чем вы.
— Ну уж в этом-то я никогда не сомневался. Может, всё-таки позволите мне присесть и отдохнуть с дороги, предложите бокал вина хотя бы? Я чертовски устал, если вы не заметили.
— Ничего, это не смертельно. Перенёсете как-нибудь. Я позвала вас не для того, чтобы ублажать вашу уставшую и разбитую плоть.
— Что ж, я не в обиде. От лотарингцев большего ожидать и не приходится. Тогда зачем же вам понадобилась так срочно моя недостойная во всех отношениях плоть?
— Прекратите паясничать, Бюсси, вам это не к лицу. Лучше ответьте мне на один вопрос. Где Регина?
— Вы только что поставили меня перед фактом, что вам известно больше, чем мне. Так откуда в таком случае подобный вопрос?
— А я хочу услышать версию, которую вы будете говорить той половине Парижа, которая сломала голову, думая, куда исчезла так стремительно и необъяснимо графиня де Ренель.
Бюсси глубоко вздохнул и приготовился уж было вдохновенно рассказывать, что графиня де Ренель пожелала осмотреть угодья и поместья, которые она должна была принести в качестве приданого графу де Лоржу после их свадьбы, но Екатерина-Мария нетерпеливым жестом остановила его:
— Лучше не надо. Вряд ли ваше враньё выдержит хоть какую-то критику.
— Ваша светлость, мне уже порядком надоела ваша манера подвергать сомнению мои умственные способности! Или я, по вашему, круглый идиот?
— После того, что вы натворили, кем я должна вас считать, скажите на милость? В конце концов, зачем нужно было пороть горячку, срываться куда-то, неужели нельзя было устроить всё по-умному, жить как жили. А теперь по Лувру ходят слухи один нелепее другого и даже вы не в силах будете заткнуть своей шпагой все глотки разом!
Резкие, хлёсткие слова герцогини сыпались, как пощёчины, на Луи. Хуже всего было то, что он признавал её правоту. Они с Региной так безрассудно и слепо шагнули в водоворот своей страсти, что у них не хватило ни благоразумия, ни элементарного хладнокровия остановиться и подумать. Всё случилось так спонтанно, так стремительно… И этот их отъезд, по большому счёту, был глупостью. Но в тот момент им обоим так хотелось уехать прочь из Парижа, а самому Луи не терпелось ревниво спрятать от чужих глаз свою любовь, своё сокровище, что они сорвались, совершенно не думая о последствиях. Впрочем, когда, в какие времена любовь была спутницей благоразумия?
— А вы что предлагаете? — спросил он герцогиню.
Екатерина-Мария торжествующе вскинула голову:
— Вы проводили Регину в Бордо. Она, де, не захотела оставлять своего жениха во время траура по его нежно любимой и безвременно покинувшей юдоль земную кузине. К тому же Филипп оказался ревнив, да и вы беспокоитесь за честь графини и решили, что вдали от соблазнов Парижа ничто не запятнает её имени и репутации. А то три герцога — Анжуйский, Майенн и Жуайез — в поклонниках, да и прочих дворян без счёта… Так и свадьба может не состояться. Или графиня не устоит против очередного соблазна. С глаз долой, как говорится.
Луи побледнел, как полотно, при одном имени Филиппа, бросил на герцогиню раненый взгляд.
— Да, граф, вы не ослышались. И благодарите меня и Майенна за то, что многие именно так и думают, включая герцога Анжуйского.
— А если Филипп приедет?
— Филипп не приедет. Вчера из Бордо вернулся Шарль.
— Что?! Вы хотите сказать, что Филипп…
— Всё знает. И готов присягнуть на Библии и поклясться своей честью, что графиня де Ренель в Бордо. Сколько бы времени ни длилась ваша с ней идиллия, он будет прикрывать ваш грех и спасать честь и жизнь вашей сестры, граф. Если уж больше этим никто не озаботился.
Луи в кровь закусил губу. Никогда в жизни он не испытывал такого стыда и такого унижения. Филипп оказался благороднее и сильнее него, он сейчас не просто подставлял под удар вторую щеку — он готов был пожертвовать не то что жизнью, но и своим добрым именем ради изменившей ему женщины и предавшего его друга. Впервые Бюсси не знал, что сказать на это. Растерянный и подавленный, сгорбился он в кресле, закрыв рукой глаза.
— Поздновато изображать из себя кающуюся грешницу, ваше сиятельство. Нужно спасать то, что ещё можно спасти. Мы сделали всё, что было в наших силах, теперь очередь за вами. Идите и играйте свою роль до конца. Уж не знаю, сколько дней вы проживёте в Париже без Регины и под каким предлогом опять сбежите к ней, но уж постарайтесь образумить её. Хотя… что я говорю! Вас самого кто бы образумил, а уж Регина, как известно, опять поступит так, как посчитает нужным сама. Ступайте, ваше сиятельство, мне больше нечего вам сказать.
Гордый и надменный Бюсси покидал улицу Де Шом с видом побитой собаки. Герцогиня де Монпасье отчитала его, как мальчишку, разве что по щекам не отхлестала, и была тысячу раз права. Но добило его известие, что Филипп самоотверженно встал на защиту Регины, тогда как он, Бюсси, ничего не сделал для того, чтобы удержать себя и её от падения. И случись ему ещё раз в этой жизни встретиться с де Лоржем лицом к лицу, наверное, он не смог бы и глаз поднять на друга. Ведь он знал, прекрасно знал, как сильно любил Филипп его сестру, как ловил каждый её вздох, каждый взгляд. Знал — и всё равно не смог ему уступить. И говорить о том, что выбор делала сама Регина, было не по-мужски. Получалось, что он перекладывал вину за свои поступки на женские плечи.
Но в глубине души Луи знал, что никогда, ни под страхом смерти, ни за все блага мира, не откажется от её любви, никогда добровольно не выпустит её из своих объятий.
Его появление в Лувре действительно вызвало сумятицу. Сплетни утихли, словно по мановению волшебной палочки. Шарль Майенн ходил с довольным лицом, всем своим видом показывая, мол, ну а я что вам говорил? Франсуа Анжуйский весьма правдоподобно сделал вид, что знал, где находился всё это время его вассал. На счастье Бюсси, королева-мать вернулась в Гасконь к зятю и дочери, поскольку не хотела оставлять ненадёжного Генриха Наваррского без присмотра. Предсказание Рене о том, что в скором времени Анрио станет королём Франции, не выходило у неё из головы, да и Марго тоже не всегда оправдывала материнских надежд, поскольку от неё можно было ожидать чего угодно. Лишь канцлер заподозрил неладное:
