Анна-Мария Зелинко - Дезире
— А Мелар действительно такой зеленый, как вы мне рассказывали. Только я не могла себе представить. Теперь он течет под моими окнами.
— Подумать только! Вы помните все это, мадемуазель… Ваше величество, — сказал Персон хрипло.
— Конечно. Поэтому… поэтому я так долго не приходила к вам, Персон. Я боялась, что вы на меня сердитесь, потому что, потому что…
— Я сержусь на вас? Почему, почему? — спрашивал озадаченно Персон.
— Потому, что я стала королевой. Ведь мы были республиканцами, — сказала я, улыбаясь.
Персон бросил испуганный взгляд на Оскара. Но Оскар не слушал. Он погрузился в чтение Декларации. Тогда Персон окончательно осмелел, наклонился ко мне и прошептал:
— Это было во Франции, м-ль Клари, а здесь, в Швеции, мы оба — монархисты. — Потом он бросил взгляд на Оскара и продолжал:
— Представить себе, что…
Я кивнула.
— Да. Вы тоже имеете сына, Персон. Все будет зависеть от того, как мы их воспитаем.
— Конечно. И, кроме того, Его королевское высочество внук Франсуа Клари, — сказал он, как бы утешая меня.
Мы помолчали. Мы вспомнили наш дом, папин магазин…
— А потом, вы помните, потом… В передней вашего дома стала каждый вечер появляться шпага генерала Бонапарта. Он отстегивал ее, приходя к вам с визитом, а меня это очень раздражало, — вдруг сказал Персон, и его лицо из бесцветного стало красным.
— Персон! Уж не ревновали ли вы?
Он отвернулся.
— Если бы я когда-то мог представить себе, что дочь Франсуа Клари сможет привыкнуть к жизни в Стокгольме, я…, — он замолчал.
Я поняла все… Если бы он мог предположить… он предложил бы мне очаг и магазин поблизости от королевского дворца. Совсем близко от королевского дворца…
— Мне нужно новое платье, Персон, — сказала я тихо.
Он повернулся ко мне. Его лицо было опять бледно и полно достоинства.
— Вечерний туалет или платье, которое вы будете носить днем?
— Вечерний туалет, который я хочу надеть днем. Вы, может быть, читали в газетах, что 21 августа моя коронация? Не найдется ли у вас подходящего материала для моего платья к коронации?
— Конечно, — сказал Персон, кивая. — Белая парча тех времен. — Он открыл дверь. — Франсуа! — и, повернувшись ко мне: — Я позволил себе назвать моего сына Франсуа в память о вашем отце. Франсуа, принеси мне марсельскую белую парчу, ты знаешь!
Потом я держала на коленях тяжелый кусок парчи. Оскар повесил на стену листок в рамке и рассматривал шелк:
— Чудесно, мама, это то, что нужно!
Я гладила тяжелый шелк и чувствовала под пальцами золотые нити.
— Не слишком ли тяжел материал, мама?
— Ужасно тяжел, Оскар. Когда-то я сама несла этот сверток к дилижансу, потому что у м-сье Персона было так много багажа, что мне пришлось помочь.
— Ваш батюшка, Ваше величество, говорил, что из этой парчи можно шить платье только королеве, — сказал Персон.
— Почему вы никогда не предлагали его в королевский дворец? — спросила я. — Вы доставили бы большое удовольствие покойной королеве.
— Я хранил эту парчу как память о вашем отце и доме Клари, Ваше величество. Кроме того… — Его лошадиное лицо приняло гордое выражение. — Кроме того, я не поставщик двора, а эта парча не продается…
— Даже сегодня? — спросил Оскар.
— Даже сегодня, Ваше высочество.
Я не могла пошевелиться, пока Персон говорил сыну:
— Франсуа, упакуй парчу из дома Клари. — И низко поклонившись, мне: — Могу ли я позволить себе просить Ваше величество принять от меня этот подарок?
Я только наклонила голову. Я не могла выговорить ни слова.
— Я сейчас же пошлю этот материал во дворец, Ваше величество, — сказал Персон, когда я встала. Потом он проследил за моим взглядом, снял со стены рамку, завернул ее в газету и передал мне.
— Я прошу Ваше величество взять и это также. В самые тяжелые годы я бережно, как святыню, хранил этот листок. Он был мне дорог всю мою жизнь. — Он иронически улыбнулся, показав свои длинные зубы. — Я завернул рамку для того, чтобы Ваше величество не имели неприятностей в дороге, так как я имел очень много неприятностей из-за этого листка.
Под руку, как влюбленные, Оскар и я вернулись пешком во дворец. Мы шли молча. Я искала подходящие слова, но не находила их.
Может быть, Оскар думал, что зря потерял время из-за моего каприза?.. Но…
Стража взяла «под караул», когда мы подошли. Я сказала Оскару:
— Пройдемся еще немного, мне нужно поговорить с тобой.
Я чувствовала, что он нетерпелив, но остановилась на мосту.
Мелар бурлил под нами. Мое сердце сжалось. В этот час огоньки Парижа танцуют в водах тихо шепчущей Сены…
— Знаешь ли, я тайно надеялась, что Персон вернет мне этот листок, который когда-то принес в дом мой папа. Поэтому я взяла тебя с собой, Оскар.
— Не хочешь ли ты поговорить со мной о содержании этой Декларации? Я слушаю, мама!
— Да, как раз об этом я и хочу поговорить с тобой.
Но он спешил и был задет за живое.
— Мама, Декларация Прав человека не откровение для меня.
— Мы должны понять, что эти слова выучивались наизусть даже простыми людьми. А ты должен…
— Я должен биться за них, не правда ли? Я должен это обещать?
— Биться за них не нужно. Они давно приняты народом в сердце. Тебе нужно лишь защищать их.
Оскар молчал. Он очень долго молчал, потом снял газету, в которой был завернул листок в рамке, и эта газета полетела в реку. Он крепко держал в руках рамку с текстом.
Уже подходя к подъезду дворца, он засмеялся.
— Мама, влюбленное чириканье твоего старого обожателя прелестно. Если бы папа знал!..
Глава 59
День моей коронации, 21 августа 1829
— Умоляю тебя, Дезире, не опаздывай на свою коронацию!
Эта фраза сопровождала все мои действия в этот знаменательный день. Жан-Батист все время повторял ее, пока я лихорадочно рылась в своих ящиках и шкафах. Мари помогала мне, а также Марселина и Иветт.
Между делом я любовалась Жаном-Батистом, который был уже одет и на голове которого уже красовалась его корона. Я до сих пор видела только на гравюрах эту массивную золотую цепь, которая висела на его груди, а также и высокие сапоги, очень смешные, с меховой опушкой. Свою мантию он решил надеть позже, когда и я буду одета.
— Дезире, ты все еще не готова?
— Жан-Батист, я никак не могу его найти! Никак не могу!
— Но что ты ищешь?
— Список моих грехов, Жан-Батист. Мои грехи! Я сделала список моих грехов, а сегодня эта бумажка куда-то пропала.
— Великий Боже! Неужели ты не знаешь их на память!?
— Нет. Их так много! Я помню только самые маленькие. Поэтому я записала все мои грехи, чтобы ничего не забыть. Иветт, посмотри-ка еще раз в моем белье.
