Полина Федорова - Милый плут
Нет, к черту! Свобода дороже. Да и какие наши лета? Тридцать четыре года для мужчины еще и не зрелость, а так, поздняя молодость. Вполне подходящий возраст для того, чтобы начать все сначала. К тому же такая помолвка, что состоялась сего дня в спальне фрейлейн Елагиной, весьма смахивает на подставу. Скорее всего так и есть: все было подстроено этой хитрой фрау Локке, конечно, с согласия и не без участия самой Серафимы Сергеевны, донельзя засидевшейся в старых девах. И как это он попался на такую простейшую уловку? Прошу прощения, но Sie sind ein Trottel [2], господин Факс! Нет, надо ехать. Ехать!»
Когда из квартиры была унесена последняя котомка, Альберт Карлович оглядел свое оставляемое жилище, вздохнул и вышел на улицу. Было темно, голые ветви бывшего Тенишевского сада, уже скинувшие листву и приуготовившиеся накинуть зимние одеяния, сиротливо смотрели в черное небо с редкими колючими звездами. Так же сиротливо было и на душе Факса, однако решение было принято и надлежало его исполнять.
Он подошел к коляске, проверил, хорошо ли приторочены чемоданы и баулы и оглянулся на флигель, десять лет служивший ему домом. Окна флигеля были черны, кроме одного, где жил университетский механик Голдшмит. Очевидно, он изготовлял очередную гальваническую машину, которые шли теперь за сорок рублей штука. Что делать — influtio [3].
Альберт Карлович уже занес было ногу на подножку экипажа, как от стены флигеля отделились две тени.
— Halt! [4] — произнесла одна тень и двинулась на Факса.
— Wie bitte? [5] — спросил Факс, всматриваясь в приближающуюся фигуру.
— Halt, — повторила тень и подошла ближе. В неясном свете масляного фонаря, прикрепленного к задку коляски, Альберт Карлович узнал фёрста Адольфа фон Готтлиба. Лицо его было спокойно и непроницаемо. Второй тенью, конечно же, являлся его братец Густав.
— Was geht los?[6] — придав голосу удивление, произнес Факс. — Was machen Sie hier?[7] — добавил он, хотя ответ уже был ему заранее известен: братья-фёрсты его стерегут. Просто-напросто. Чтоб не сбежал.
— Ти, верно, плёхо стал понимайт по-немецки, — медленно произнес Адольф. — Тогда скашу тибе по-русски: распакофыфай фещи, ибо ти никуда не едешь. На сей раз тибе не удастся сбешайт.
Альберт Карлович согласно кивнул и быстро перевел взгляд назад. Однако там уже стояла тень Густава. Факс метнул взгляд в сторону улицы, и, о чудо! — увидел там ту же тень младшего фон Готтлиба. В течение нескольких мгновений, куда бы доктор ни переводил свой взгляд, он повсюду натыкался на фигуру второго фёрста. Тот был поистине вездесущ, и о неожиданном побеге нечего было и думать.
— Я и не думал бежать, — примирительно произнес наконец Альберт Карлович, незаметно вздохнув. — Просто хотелось подышать ночным воздухом.
Он снова вздохнул, уже не таясь. Очевидно, все же придется принять участь жениха, а далее и мужа. А может, оно и к лучшему?
Братья молчали.
Молчали они, когда наблюдали, как возница, тихо матерясь, относил вещи Факса обратно в квартиру.
Молчали, когда Альберт Карлович, отпустив извозчика, стоял и смотрел на звезды, холодно мерцающие в вышине, так же, как мерцали в ночи глаза фон Готтлибов.
Молчали, когда Факс понуро поплелся к парадной флигеля, пожелав им спокойной ночи. Ибо у одного из них никакой спокойной ночи не предполагалось: пост возле флигеля университетского дома был едва ли не круглосуточным. До свадьбы оставался месяц, и не факт, что herr Факс не предпримет более попыток сбежать. А ночь, как известно, самое подходящее для этого время…
Весь предсвадебный месяц братья монахи ходили за Альбертом Карловичем как привязанные, то попеременно, то оба вместе. Факс даже как-то привык к ним, и когда не замечал кого-либо из них поблизости, начинал оглядываться и впадал в некоторую тревогу.
Попыток побега он более не предпринимал, кроме дня самого венчания. Оно должно было состояться в четыре пополудни, после чего родня Елагиных и многочисленные гости намеревались отправиться в невестин дом на Покровской для вкушения торжественного свадебного обеда.
В одиннадцатом часу утра, стало быть, Альберт Карлович сообщил невесте, что отправляется попрощаться с друзьями в знак окончания своей холостяцкой жизни. Серафима ничего не имела против, однако Манефа Ильинична, почуяв дезертирские намерения без нескольких часов зятя, быстро вспомнила про ситуацию с барышней Лячковой. Тогда тоже, под предлогом прощания с друзьями, Факс спрятался у одного из приятелей и тем самым расстроил свадьбу. «Как бы не вышло подобное», — вполне справедливо подумала тетушка и решила переговорить с братьями монахами. Те заверили ее, что Факс от них никуда не денется, и исчезли из дома.
Пробило двенадцать, час, два. Ни жениха, ни монахов не было. Тетушка начала уже волноваться, поглядывая на часы, и только без четверти три братья заявились, ведя под белы рученьки Альберта Карловича, полчаса назад изъятого из чулана в квартире университетского механика Голдшмита, где он намеревался высидеть до конца дня, расстроив тем самым венчание и самою свадьбу. Сияя лицом, доктор как ни в чем не бывало приложился к руке тетушки и справился, не пора ли ехать в церковь. В петлице у него благоухал свежий букетик цветов.
Таким образом, венчание состоялось. Потом был свадебный обед, гости хором кричали «Горько!» и славили образование новой семьи, кои, как известно, являются скрепляющей основой обширнейшей российской империи. Молодые вставали, и Серафима, закрыв глаза и алея ушками, вытягивала губы для поцелуя. Целоваться она не умела совершенно. Альберт Карлович коротко прислонял свои губы к губам новоиспеченной супруги, после чего молодые кланялись гостям и усаживались на свое место. Было шумно и весело, и даже братья-монахи пригубили немного вина и разика по два улыбнулись.
После обеда молодых отвели в приготовленные для них покои, и братья фон Готтлибы засобирались в путь. Миссию свою в Казани они считали выполненной, и их дхармы настойчиво просились в дорогу домой.
— Может, все же утром поедете? — пыталась остановить их Манефа Ильинична. — Ну что вы засобирались на ночь-то глядя?
Однако монахи были непреклонны. Быстренько собрав свой нехитрый скарб, они все же решили отправиться в путь именно сейчас.
— Воля ваша, — опечалилась столь быстрым расставанием Манефа Ильинична. — Благодарствуйте за помощь.
Голос у нее прервался, и она смахнула вышитым платочком набежавшую вдруг слезинку.
— Ежели будете у нас, милости просим, — поклонилась она братьям. — Наш дом для вас завсегда открыт.
